«Хорошо, что сын умер — полегче стало»: как в условиях войны и дефицита воды выживают самые уязвимые жители Донбасса
Жизнь людей, до которых никому нет дела: одиноких, больных и иногда жестоких
Война, засуха и брошенные люди с инвалидностью — фон праздников: Дня флага РФ, Дня города, Дня шахтера — в августовском Донецке. Корреспондент «Верстки» в составе гуманитарной миссии побывал в Донбассе и рассказывает о людях, для которых смерть родных — облегчение, гниение собственных ног — неизбежность, запах мочи в квартире — норма. Российская и тем более донецкая бюрократия вынудила их смириться с положением, а единственные, кому не все равно, — приезжие волонтёры.
Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал
Контрольно-пропускной пункт между Ростовской областью и «ДНР» — это всегда лотерея. Никогда не знаешь, чем не угодишь «пограничнику». Пограничников я нарочно упоминаю в кавычках — на самом деле границы здесь нет, по факту КПП стоит между Россией и Россией.
Не угодить можно татуировкой, местом рождения или чем-то, о чем ты даже не догадываешься. Если не понравился — жди допроса. А там как повезет: может, через час продолжишь путь, может, — через три. А может — не продолжишь.
После КПП пассажиры автобуса расслабляются. Въехать в ДНР проще, чем выехать, но все равно в воздухе чувствуется напряжение. Все сразу начинают звонить родным и друзьям:
— Через два часа буду на «Мотеле», встретишь? — спрашивает сидящий рядом со мной мужчина в кнопочный телефон.
— Я до «юзовского», а там на такси, прозвони машинки, — доносится откуда-то сзади.
Дальше на редких блокпостах автобус уже не останавливают. Сначала мы проезжаем Макеевку, а потом въезжаем в центр Донецка. Мое место назначения — штаб гуманитарной миссии в одной из церквей города. «Московский патриархат, Донецкая епархия» написано над входом.
Столько упоминаний бога в течение одного часа я не слышал, наверное, никогда: «боже, благодарим за пищу», «с богом», «слава богу», «с божьей помощью», «как бог даст» и так далее.
Заправляет всем Елена — женщина в повязке с красным крестом, сестра милосердия. Она и сама волонтёрит, и организует работу волонтёров, которые приезжают каждые десять дней.
— За время, что я здесь, у меня поменялась куча людей, я уже не помню, кто, куда, зачем, кого встретить, кого проводить, — быстро говорит она. — Ещё надо свою работу непосредственную делать, руководительскую, плюс патронаж… коллапс в голове, ты приезжаешь домой на неделю, ты останавливаешься, тормозишь сам себя, тебе надо отдыхать.
Вообще Елена из Москвы, работает там в больнице. За миссию в Донецке получает небольшую зарплату, хотя занимается самыми сложными подопечными.
Сейчас воду в Донецке до сих пор дают раз в три дня на 3–4 часа. Её так мало, что власти «ДНР» вынуждены бороться со сливом воды из батарей — обещают наливать в воду для отопления краситель уранин зеленого цвета. Замдиректора ГУП «Донбасстеплоэнерго» Алексей Варыпаев жаловался, что в стандартном пятиэтажном доме слив всего лишь одного ведра в каждой квартире приведет к потере 600 литров теплоносителя. Если такое произойдёт во всех подключенных домах, — котельная остановится.
Проблемы с водой в Донецке и окрестностях обострились после начала полномасштабных боевых действий. Россия почти сразу заявила о блокаде канала Северский Донец — Донбасс со стороны ВСУ. Но украинская сторона этого не подтверждала и объясняла остановку подачи воды критическими повреждениями инфраструктуры канала.
Этот канал — главный источник воды для всего Донбасса. Резервные хранилища были рассчитаны всего на 30 дней. Весной 2023 года Россия построила «альтернативный водовод» на 288 тысяч м³/сутки, но реально он покрывает меньше трети от потребности Донбасса. Канал из Северского Донца мог давать намного больше — около 2,3 млн м³/сутки.
Понимание, что коммунальные сети Донбасса в плачевном состоянии и их необходимо чинить, пришло еще в 2014 году. Уже тогда износ сетей Донецкой области достигал критических показателейi, а потери воды при транспортировке доходили до половины. Но сделать ничего не удалось.
Кроме того, обмелели все ключевые водохранилища региона — Верхнекальмиусское, Старокрымское и другие. Запасы в них упали из-за малоснежной зимы и аномальной жары в июле и августе.
«Глава ДНР» Денис Пушилин сообщил президенту Владимиру Путину о проблемах с водоснабжением только летом 2025 года — когда ситуация стала критической. Власти вынуждены были резко сократить подачу воды населению и запросить у российских регионов помощь.
Многие местные, с кем мне удалось поговорить, относятся к происходящему философски. Особенно православные.
— Ну, мы же напали, вот и расплачиваемся, — рассуждает жительница, работающая в Донецкой епархии.
«Говорили, какие они все хорошие, что будут навещать, а в итоге бросили»
Волонтёры съезжаются в Донбасс со всей России, чтобы раздать еду и воду. Многие малоимущие приходят в штаб гуманитарной миссии сами, даже получают юридические консультации. Тех, кто самостоятельно прийти не может, включает в свой маршрут команда развозки. Обычно это пять-десять адресов в день.
Воду в штабе волонтёры перегружают самостоятельно. За два дня наша команда перетаскала полторы тонны. Мои основные попутчики — Александр и Давидi, им около пятидесяти, и они же — мои соседи по квартире. Первый работал военным прокурором во время второй чеченской войны и до сих пор трудится во властных структурах, второй — медбрат в больнице. В общей православной компании он «белая ворона», потому что баптист.
Первая наша поездка — Иловайск, Харцызск, Зугрэс и другие небольшие населённые пункты к востоку от Донецка, ближе к российской границе.
Зугрэс, небольшой город вокруг Зуевской ГРЭС, напоминает мне Припять, как её рисовали разработчики «Сталкера». Пятиэтажки с пустыми окнами, заброшенные административные здания, редкие прохожие и все невероятно сухое, будто в казахской степи. Спрятаться в тени невозможно, в Зугрэсе её будто нет.
Мы идем на первый адрес. К местному стилю общения я еще не привык, а на входах в дома не написаны номера квартир. Подхожу к двум беседующим бабушкам во дворе.
— Добрый день! Не подскажете, в какой парадной живет госпожа Тисленкоi?
Женщины говорят, что не знают. Мой напарник Александр засмеялся.
— Да у них глаза стали по пять копеек еще когда ты произнес слово «парадная». Но когда ты сказал «госпожа Тисленко», мне кажется, они решили, что ты шпион.
Александр о шпионах знает много. Но еще больше — о заключенных, которых отправляют на войну. От этой практики он не в восторге.
— Бывает такое, что вместо работы на благо ониi приехали [на СВО], тормознули машину, ограбили, женщину изнасиловали. После такого снятия судимости не будет — они будут отбывать и за это и за то преступление, после которого их отпустили. Вопросы есть всё равно. Если бы не отпустили, этого бы не случилось ведь… — рассуждает он.
Нужную нам госпожу мы все же нашли.
— Ой, вы воду привезли! Спасибо большое! — встречает она меня, искренне радуясь воде.
Аккуратная квартира, бабушка в добротном халате, благодарная и набожная. Отправляет нас в дальнейший путь «с богом». Всё в порядке.
Следующий город — Иловайск. Местные жители впервые увидели российских солдат в 2014 году. Подразделения ВСУ и МВД Украины побеждали в боях за город, но вмешались превосходящие силы российской армии. Иловайский котёл стал крупной военной катастрофой для Украины.
Мы приезжаем на следующий адрес. Нас встречает женщина, под ногами которой вьется кот. «Персик», — представляет она его и предлагает пройти в дом. Гуманитарка предназначена в первую очередь её дочери. Девушке около 20 лет, она не встает с инвалидной коляски, но предлагает экскурсию по дому.
Я беру на руки серого котенка, лежащего у окна.
— О, это один из многих. Пока имя не дали… вы посмотрите, что дальше творится!
Мы проходим в соседнюю комнату, а там еще шесть котят.
— Виновница сейчас гуляет. Вот она пришла, мы пожалели, думаем, заходи, дорогая, погреться. А она через три дня родила. Ну что с ними делать теперь? Вот так и живём, — рассказывает девушка.
Мы едем дальше, мимо мемориала павшим в боях за Иловайск. На нём написано: «Погибшим за продолжение жизни». Какая это будет жизнь, они уже не узнают.
В воротах небольшого синего дома нас встречает женщина в розовом платье. У неё двое детей, один из которых лежачий. Она много говорит, долго жалуясь на жизнь:
— У меня двое детей, дочь вообще лежачая, её постоянно надо мыть и подмывать, а воды нет. Ну, вечером, когда наберём, помоем, утром протёрла, промыла, и всё. А этому же (сыну) пять лет, сами понимаете, какой он с улицы приходит. День прожили и слава богу. Дочери 16 лет, 16 лет мы были никому не нужны. Сейчас стали приезжать, говорить какие они все хорошие, что будут навещать, а в итоге бросили. Сами возим ребёнка в Донецк. Господи, только ты мой помощник!
Прочувствовать дефицит воды нам удается и на себе. Не могу привыкнуть, сколько её уходит, чтобы просто смыть унитаз. Домой мы таскаем воду, которую набрали в штабе-храме. Благо мой напарник Александр на машине — и мы можем возить большие 20-литровые канистры. Их мы заливаем в инженерное чудо, без которого моя жизнь в Донецке была бы в десятки раз хуже: мобильный душ.
Ещё к нашему дому, как и во всем Донецке, каждый день подъезжает автобочка. Для многих это единственный шанс получить воду: например, мы живем на шестом этаже и вода не идёт из наших кранов даже раз в три дня. Из-за слабого напора она едва доходит до второго этажа.
К автобочке люди выходят не торопясь: видят в окна, что кто-то уже есть, и ждут, чтобы не создавать больших очередей. Накопитель находится у входа в парадную (да простят меня за это слово жители Донбасса). Ожидая воду, люди обсуждают последние новости, общаются и возмущаются. К моему удивлению, там сформировалась настоящая оппозиция. Мне даже дали листовку: «В Донецке нет воды, но есть коррупция».
«Из-за того, что ему плевать, она умрет»
После перерыва мы перегружаем воду и едем на раздачу гуманитарки вновь за Донецк, но уже с противоположной стороны города, ближе к линии фронта.
По дороге сплошные шахты: Лидиевка, Абакумова, Петровского, Кировская, Челюскинцев — все не работают. Окраины живут ещё беднее, чем остальной Донецк или Макеевка. Больше разрушений, жизнь опаснее. И больше свидетельств прежней власти, которой нет на этой земле больше 11 лет.
Указатели и вывески на украинском языке не на шутку раздражают моего напарника Давида. Похоже, его так нервирует все украинское, что он без умолку говорит об этом.
— Дегенеративный язык, — злобно бросает он в конце очередных причитаний.
В Старомихайловке перед нами закрытый дом с наглухо забитыми окнами.
— Это не тот, ты же видишь, там явно никто не живет, — пытается остановить Давид мою попытку проникнуть за калитку.
Но мы точно на месте, у следующего дома уже другой номер. Несколько ударов в дверь — и я, наконец, слышу шаги. Передо мной появляется грязный небритый мужчина в шортах и предлагает пройти. Вдоль темного неосвещенного коридора четыре маленькие комнаты, единственные не закрытые фанерой окна во двор закрыты занавесками.
К моему удивлению, посреди комнаты по левую руку от меня стоит собака и смотрит в стену. У неё нет лежанки, она просто стоит, будто случайно забежала в дом.
В конце коридора — полутемная гостиная с разложенным диваном, лежит игровой ноутбук, в воздухе запах сигарет, на стене флаг ЧВК «Вагнер». Мужчина показывает на дверь справа: «вам туда». Открываю и щурюсь: наконец-то светло.
На кровати, обложенная подставками для телефонов, лежит женщина, вся в пролежнях. У неё на груди маленький котенок, который заинтересованно смотрит в её телефон. Она включила ему мультики, а сама смотрит телевизор.
— Здравствуйте, я Аня, заходите!
— Здрасьте, здрасьте, — радостно приветствует её Давид, которого наш провожатый изрядно напряг. Но в своей обычной жизни — в больнице — мой напарник работает именно с такими пациентами. Он будто просыпается и начинает справляться о здоровье женщины.
— Тут чувствуешь… а тут? — проверяет он чувствительность её ног, — какой палец сейчас держу?
— Здесь все чувствую, я даже согнуть могу! — радуется вниманию Аня.
Мы отдаем гуманитарку, делаем фото для отчёта и уходим. Сожитель Ани лениво приподнимается с дивана.
— Мы найдем, — бросает ему Давид и мы уходим.
Не успели мы выйти за калитку, как он дает волю эмоциям.
— Блять! Вот же урод, она же может ходить, а из-за него, из-за того, что ему плевать, она умрет, — Давид нарушает запрет на сквернословие в миссии, чем удивляет ждавшего нас в машине Александра. Он очень жалеет, что не может забрать Аню к себе в московскую больницу, где «реабилитологи поставят её на ноги за полгода».
Маугли
И снова дом с заколоченными окнами. Весь двор заполнен мусором, это буквально свалка. Мы с Давидом заглядываем через забор, и он снова не верит, что кто-то может тут жить. Но во дворе собака на тяжелой цепи.
У собаки видны рёбра. Она смотрит, как мы пытаемся открыть калитку и даже не лает.
— Хозяева! Хозяева! — кричит Давид, а я стучу в дверь. Открыть её у меня не выходит.
За дверью я слышу шум и понимаю, что внутри свалка не лучше уличной. Я не мог открыть дверь из-за мусора.
Появляется женщина в грязной белой футболке. Её лицо искажено, похоже, что алкогольной зависимостью. За ней появляется её, видимо, муж в трениках. Он выглядит так, будто перенёс несколько операций и после каждой неправильно срастались кости. Он не говорит, а издает нечленораздельные звуки, через которые лишь иногда можно разобрать мат.
Получив гуманитарку, пакет с продуктами и спайку из четырех пятилитровок, женщина проводит нас до машины. Мы идём к калитке, а собака, завидев хозяев, подпрыгивает и начинает негромко лаять. Женщина поднимает железный таз и бросает животному прямо в голову. Собака скулит и отбегает.
Хозяйка жалуется, что в дом был прилет еще в 2022 году — и с тех пор им до сих пор не заменили окна. Утверждает, что там стояли стеклопакеты. Хотя в незадетой части дома в деревянных рамах обычное стекло.
Она говорит, что властям плевать. Все это время её муж стоит возле окна нашей машины и продолжает нечленораздельно бормотать и безостановочно материться. Александр пытается отклонить голову вглубь салона, не выдерживая запах.
Мы оставляем хозяевам дома номер гуманитарной миссии. Там есть юристы, которые помогут составить жалобу на игнор со стороны чиновников ДНР.
На соседней улице остановка. Стучим в калитку, выходит женщина лет тридцати пяти в давно не стиранной одежде. Мы называем адрес, но она нас будто не понимает, хотя вроде бы дом тот. Мы называем фамилию, она говорит другую, но потом вспоминает, что это и правда её дом.
— Недавно замуж вышла, еще не привыкла, — неловко поясняет она.
Подъезжает молодой мужчина на велосипеде. У него явно инвалидность — потерянное выражение лица, вывернутые запястья. Оказывается, это сын тех людей, у которых мы были только что — и муж этой женщины. Он просил гуманитарку и себе, и родителям.
— Вылезай, матери помоги! — кричит Давид и я замечаю, что на нас из-за забора смотрит парень в белых наушниках. Он похож на отца, и, судя по всему, имеет тот же диагноз.
Не без труда он берет спайку из пятилитровых бутылок и держит её, чтобы мы сфотографировали его с матерью для отчета.
Передав гуманитарку, Давид замечает выглядывающую из-за забора девочку лет пяти. У неё коричневый рот, будто она пыталась есть песок, давно не стриженные волосы.
— Как тебя зовут? — спрашивает Давид. Но она лишь смотрит и улыбается.
— Сколько тебе лет?
Ребенок молчит и скрывается за забором.
«Донецк — город-боец»
Все эти дни Донецк готовился ко Дню города и Дню шахтера. Жители ожидали прилетов, но ВСУ не стали их «поздравлять», как раньше бывало.
На улице стоит 30-градусная жара, многочисленные рабочие в оранжевых жилетах вешают на столбы флаги России и «ДНР». Но по вечерам всё также не горят фонари, в кранах нет воды. Зато есть компенсация: большой праздничный стенд на площади Ленина — «Донецк — город-боец».
Приехавшие параллельно со мной волонтёры, как правило, в этом регионе никогда не были и вообще впервые «за лентой». В разговоре со мной они нередко удивляются, почему город не в руинах, если его так часто обстреливают.
В штабе всем выдали памятки по безопасности, где очень грамотно рассказаны правила поведения в зоне военных действий. Например, черным по белому написано, что не надо наступать на мины и брать их в руки. Но среди нас были и москвичи, далекие от этих реалий. Им казалось, что зона боевых действий — это просто такой неблагополучный район, где в целом всё должно работать как обычно.
— Это что? — подносит практически к моему лицу хвостовик от мины волонтёрка Аннаi.
Я вспомнил про запрет на сквернословие и не нашёлся, что ответить. Только вежливо попросил отойти и бросить железку в сторону.
Надо сказать, взяла она эту железку на обочине, где в зелёной траве могут незаметно лежать зелёные «лепестки»i. А ведь нас конкретно предупреждали, что по траве ходить не стоит.
Другой моей коллеге не пришло в голову взять с собой паспорт для пересечения блокпоста. Она решила, что у военной полиции, как у полиции в Москве, должны быть планшеты, подключенные к госуслугам, и у неё не возникнет проблем.
Самое страшное, что проблем не возникло, потому что военный просто не спросил паспорт именно у неё. Так что выводов из этой ситуации она не сделала.
У меня мнение о Донецке сформировалось такое: это город, застрявший в 2014 году с элементами 1991 года. Например, мне тоже довелось почувствовать себя дураком — но когда ехал в автобусе. Оплата картой, как водится, там не работает, хотя валидаторы висят. Я купил билет за 10 рублей (когда такие цены вы видели?) и заметил, как их пробивают на компостере, но не увидел, что надо вставить в прорезь. В общем, я просто приложил его к кнопке и пытался нажать. Девушка лет 14–15 показала мне как правильно.
— Ты не местный?
— Нет, я такое только в советском кино видел.
Путешественник во времени из меня бы не получился — я бы спалился в первом же советском автобусе.
В целом, Донецк — город чистый, даже граффити не так часто встречаются. Правда, о том, что ты не где-то в Ростовской области, напоминают разбомбленные дома или заклеенные крест-накрест окна. Но в центре города, в Ворошиловском районе, где я жил, такого не очень много. Ближе к северу, это Кировский, Куйбышевский, Петровский районы, встречается чаще и чаще.
Я даже видел надписи от тех, кто ждет возвращения украинской власти. Они оставляют теги вроде «Украина едина». Как правило, их быстро закрашивают или меняют. Например, оставляют только слово «Украина» и приписывают слово «говно».
Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал
«Мы ни России не нужны, ни Украине»
Мы едем в один из самых опасных районов Донецка — Кировский, где практически без соседей — «кто уехал, кого убили», — живёт пожилая Татьяна Ивановна.
На входе в её дом — аккуратный сад, даже растут сливы, дорожка из плитки. Сама пенсионерка встречает нас на кухне. В качестве опоры для передвижения она использует маленькое ведро — ходунки ей не подходят, они не скользят по полу. Уже заметно, как у Татьяны Ивановны растёт горб. Мы проходим мимо портрета с чёрной лентой: скоро 40 дней как умер сын хозяйки, пережив два инсульта. К концу жизни он почти не ходил.
Переставив стулья, чтобы проехало кресло-каталка, мы заходим в комнату к Леночке — как называет Татьяна Ивановна свою дочь, которой под 60. Мы знакомимся и выходим на веранду, подышать свежим воздухом.
Она не говорит, только иногда смотрит на меня и смеётся. Татьяна Ивановна с моей коллегой-волонтёркой уходят делать что-то по дому: менять простыни, уносить чашки и тарелки из комнаты.
Лена попивает кофе и периодически машет рукой в сторону улицы, как будто с кем-то здоровается, но на улице никого нет. К нам заходит моя коллега и отмечает, что как-то скучно мы сидим.
— Может, включить музыку? — улыбаясь, спрашивает она.
Услышав русские народные, Леночка оживает и начинает хлопать в ладоши. Ей очень нравится, она даже пытается подпевать. Знает не все песни, через одну, но запас текстов у неё обширный.
Я ухожу сгребать картошку в подполе. Она прошлогодняя, пожухлая — подумалось даже, что на выброс. Но когда я вернулся с ведром, мы начали дружно, втроём, её перебирать.
— Я помню как фашисты пришли, — неожиданно говорит Татьяна Ивановна.
Без контекста трудно понять, кого она имеет в виду.
— В Великую Отечественную. Жила я тогда не в этом доме, а в Авдеевке. Мать забегает в дом, нас трое было детей, говорит, немцы идут, будут у нас квартироваться. Она нас на скамью возле печи посадила, а для них весь остальной дом. Мама наготовила еды. Пришли человек семь. Нам было сказано тихо сидеть, но мне пять лет было. Я подошла к столу, где они сели и говорю: «дяденька, не бейте нас, пожалуйста». Они рассмеялись, дали мне три пряника, чтобы я со всеми поделилась. Только потом я поняла, что это были итальянцы.
Но ни итальянцы, ни немцы не сумели установить свою власть над регионом на долгий срок. А Россия «пришла навсегда» и заявила, что намерена заботиться о жителях Донбасса. На этот счёт Татьяне Ивановне тоже есть, что сказать.
— Я не люблю ни укропов, ни Пушилина. Вот Захарченко был строгий, хороший человек. Его по приказу Пушилина и убили. А Пушилина этого никто не выбирал!
— А телевизор смотрите?
— Конечно, «60 минут», там Ольга Скабеева… но больше всего я уважаю Евгения Попова. После их программы по «России» бывает и про Донецк что-то скажут. Мало, конечно. Они еще так показывают: где дорогу сделали, или где-то детский сад построили в Мариуполе. А люди сидят без квартир, нету воды, а они дороги делают. Чтобы в Мариуполь ездить богачам машинами.
Леночка начинает кричать «Мама!». Ей скучно одной и она всё время зовёт мать.
— Я и на улицу выхожу только с ней. А выхожу сама, так она кричит. Ей скучно самой сидеть, она хочет, чтобы я рядом была, — говорит пенсионерка.
Нормального лечения Лена не получала, даже когда у неё была травма, из-за которой она перестала ходить.
— А надо было с ней на рентген ехать. Я поехала сама к врачу-травматологу, чтобы он её навестил. А он говорит: «Я не могу, идёт война, у меня раненых везут каждую минуту, а я брошу участок работы? Я не могу оставить больницу». И не приехал.
Ко всему прочему, Лене не платят пенсию по инвалидности.
— Пенсия у неё семь тысяч, но её не платят, так как заново надо проходить всех врачей. У нас все справки на украинском, а просто перевести их на русский нельзя. Живём мы на 20 тысяч моей пенсии. Раньше нас вообще трое было, сын тоже лежал, хорошо, что умер, полегче стало.
— Раньше как-то мы лучше жили, сейчас нам очень трудно, некуда обращаться. Мы ни России не нужны, ни Украине. Никому, бросили нас.
Обратно в Украину, Татьяна Ивановна, впрочем, не хочет.
— Если нас отдадут, так видите, они (украинцы) всех русских уничтожают. Вот показали по телевизору детей: мать-учительница учит ребенка — если попадётся тебе русский, бей его.
С улицы сигналит машина — нам пора. Мы обещаем, что волонтёры привезут новый веник и обсудим с руководством миссии ходунки на колёсиках.
«Не могу я носить дьявола под сердцем»
С соседями по квартире мне повезло. Давид, в целом, — опытный человек и часто бывает как волонтёр в городах, пострадавших от войны. Александр быстро учится, да и помнит непреложные правила поведения ещё со второй чеченской.
Когда наступает вечер, волонтёров отпускают по домам. Многие устают и ложатся спать, но мои соседи не из тех.
Александр очень сдержан в общении с Давидом, который то и дело заводит разговоры на религиозные темы.
— Я твёрдо убежден, что возрождение духовное России только в православии! Потому что наш русский народ, менталитет, культура, она только в православном духе может двигаться, — удивляет нас Давид.
Однако основную часть своего времени он уделяет рассказам об ином прочтении Евангелия (которое он читает каждое утро на балконе, пока все собираются). Он часто цитирует библию и находит общие толкования для православных и баптистов. Это не радует другого моего напарника.
— Нет у меня благословения вести беседы на теологические темы с баптистом, — отрезает Александр.
Он, как и некоторые другие представители РПЦ подшучивают над Давидом, что он сектант. Но он и сам воспринимает это не в обиду.
— В моей жизни было всё: наркотики, алкоголь, блуд; я чудом не оказался в тюрьме несколько раз. И вот в очередном наркотическом угаре я решил, что больше не могу. Приходил в православный храм и просто сидел. Матушка, которая сидела за прилавком, дала мне Евангелие. С этого и началось моё знакомство с богом. Уже через несколько лет, когда я бросил всю эту жизнь, я пришёл снова в тот храм, поблагодарить. Я подошёл к ней и сказал, что она мне помогла, я принял бога и теперь хожу в баптистскую церковь. Она похвалила меня и дала еще одну книгу. «Как освободиться от влияния сект», — рассказывает Давид через смех.
Он говорит, что с тех пор, как пришёл к религии, даже выбросил футболку «Манчестер Юнайтед», потому что их символ — красный дьявол.
— Не могу я носить дьявола под сердцем.
Александр вполне терпим к Давиду, хоть и не хочет с ним говорить про религию. В остальном он приветлив и охотно рассказывает байки из Чечни. Сам он пришёл к вере не так давно, во время эпидемии коронавируса. Говорит, молился за задыхающегося соседа по палате, а за искренние просьбы его спасти, Господь сжалился и над ним — через день после молитвы Александр смог дольше обходиться без аппарата ИВЛ.
Еще один характерный штрих Донецка — нетрезвые вооруженные люди. Когда Александр уже уехал, завершив свою миссию, мы с Давидом остались одни в квартире и в один из вечеров решили нарушить сухой закон.
Испив пива, я расслабляюсь на кресле в комнате нашей съемной квартиры. Давид на балконе читает Евангелие и периодически звонит невесте.
Вдруг Давид резко забегает в комнату и говорит не подходить к окну.
— Там какие-то бухие ребята со снайперской винтовкой, — говорит он.
По моему поведению понятно, зачем нужен сухой закон: конечно, я хочу пойти посмотреть.
Действительно, в доме напротив, примерно в 300–350 метрах от нас видны два человека, один из которых держит оружие с прицелом. На фоне работает ПВО в каком-то из дальних районов.
Мне плохо видно, поэтому я выхожу на балкон и присматриваюсь, насколько в адеквате та вооруженная пара. Мне кажется, не совсем. Через прицел они рассматривают женщину, которая роется в помойке. Я раздумываю над тем, не вызвать ли полицию, но тут понимаю, что меня заметили.
Блик прицела, снайпер смотрит в мою сторону, и, видимо, осознав, что я тоже смотрю на него, убирает винтовку и скрывается в квартире.
— Съебались, — говорю я, нарушая заодно запрет на сквернословие.
— Это Донецк, детка, — отвечает Давид.
«Через не могу»
Самая благополучная семья, у которой я был, живет в центре Донецка. Внутри чисто, у лежачего мужчины по имени Виктор специальная кровать, у которой регулируется высота и наклон. К нему и его супруге Татьяне мы заходили дважды. Это единственный дом, в котором я видел книги на украинском языке, например, у Виктора остались три томика «Украинознавства».
Пока коллеги натирают руки, стопы и пах пациента разогревающей мазью, чтобы улучшить циркулирование крови, я просто жду: моя задача его перевернуть. Он будет кричать.
— Теперь мы готовы, будем менять простыни, — говорят коллеги.
— Я готов. Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй, — орёт Виктор без остановки, пока я держу его на боку.
Жена Татьяна протирает его спиртом. Пока переворачиваем, выясняем, что на ноге образовался пролежень. Необходимо обрабатывать и его.
На другой раз мы этим и занимаемся, но сегодня с нами Давид, который готов применить знания по реабилитации лежачих больных. Медбрат говорит, что Виктору надо сесть. Эти слова повергают всех присутствующих в шок, ведь даже пошевелить ногой для Виктора адски больно.
Пока Давид заговаривает ему зубы, объясняя, какая реабилитация нужна, он подкручивает ручку на кровати, создавая всё более прямой угол.
— Стой, стой, стой, — кричит Виктор от боли.
— А как ты хотел, дорогой. Чтобы пролежней не было, надо, чтобы кровь циркулировала.
— Больно!
— Через не могу!
— Вот садист, — с юмором шипит Виктор. Но терпит.
Его жена рассказывает, что к ним заходила массажистка, а муж пытался с ней заигрывать. Да и вообще он флиртует с женщинами в интернете.
— Плевать, хоть отдыхаю от него, — отстранённо говорит она.
«Очень важно верить, тогда все получится»
Мы часто работали в Макеевке. До этого города от края Донецка ехать пять минут по дороге, которую местные называют «макшоссе». В целом, Макеевка ничем не отличается от своего соседа — это все те же пятиэтажки-хрущевки, советские дома культуры и флаги России и ДНР на столбах и разбитые дороги. Только людей на улицах поменьше.
Валераi — мой личный подопечный. Его закрепили за мной, и с тех пор я навещаю его почти всегда один. Он живёт как раз в Макеевке.
У Валеры быстро прогрессирующий рассеянный склероз. Еще полгода назад он мог выходить на улицу, но сейчас его максимум — поднимать ложку или вилку и ползать из комнаты на кухню: ноги его больше не держат.
Валера часто смеётся, но это реакция на внешние трудности, например, когда я переспрашиваю, что он сказал. Длинные предложения он не может произносить не напрягаясь, понятны только первые несколько слов.
— У меня две дочки, а жена ушла, живет в [неразборчиво] области (сначала показалось, что в Минской, но оказалось, что в Киевской)… вон там [указывает на полку] мы с ней, красиво…
На полке фотографии детей и нескольких счастливых моментов семейной жизни Валеры. На свадьбе он в белом костюме. Забирал первую дочь из роддома в синей футболке с коротким рукавом. Такая, как на том фото, на нём и сейчас. Только пелёнка, теперь не детская, а его собственная, лежит на диване, чтобы тот не так сильно провонял испражнениями.
Как-то вскользь он говорит: а ты знаешь, чья это квартира?
— Твоя?
— Нет, это моих родителей, отец тут всё сам строил. Нет их уже, погибли.
На следующий день я снова еду к Валере, но на этот раз со мной Давид. Он буквально ставит Валеру на ноги, помогает подняться на ходунки и сделать пару мелких, но очень важных шагов. Он убеждает его, что если тот будет выполнять положенный список упражнений, то снова сможет ходить.
— А еще полгода назад я ходил на улицу! — хвастается Валера.
— А снова хочешь?
— Конечно!
— Ты веришь в то, что сможешь ходить?
Валера мнется с ответом.
— Очень важно в это верить, тогда все получится.
— Я верю.
— Точно?
— Да!
Я восхищаюсь энергией Давида и тем, как ему удается поднять настроение всем нашим подопечным.
Когда мы выходим от Валеры, я спрашиваю, он реально сможет ходить?
— Нет, конечно. Да и жить ему осталось недолго.
Текст: Олег Артюшенко
Обложка: Алиса Кананен
Поддержать «Вёрстку» можно из любой страны мира — это всё ещё безопасно и очень важно. Нам очень нужна ваша поддержка сейчас. Как нам помочь →