«Доктор, я теперь всегда таким буду?»

Российские военные все чаще возвращаются с территории Украины не только с ранениями, но и с посттравматическим стрессовым расстройством. Одни психологи отправляют их к наркологам, другие работают с воспоминаниями о трупах, а некоторые дарят пациентам киндер-сюрпризы, которые военные берут с собой на войну.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Вчера классно попиздился», — так начинает разговор с корреспондентом «Вёрстки» 30-летний Алексей, кадровый военный, которому через несколько дней предстоит отправиться в Украину. Во второй раз.

«Главное, чтобы командир не узнал. А так похуй, руку немного отбил, порубились в кайф», — продолжает он. В доказательство скидывает фотографию разбитых кулаков с припиской «было весело». Алексей, по его словам, «закусился» с одним из посетителей караоке в Подмосковье. Естественно, в состоянии алкогольного опьянения.

В такие «замесы» после возвращения с войны осенью 2022 года Алексей попадает довольно часто. И не только Алексей. Пьяные драки и другие инциденты с побывавшими в «зоне СВО» россиянами происходят практически каждую неделю. Самый громкий случай — пожар в ночном клубе «Полигон» в Костроме в ноябре 2022 года, который устроил вернувшийся с войны Станислав Ионкин. Жертвами трагедии стали 13 человек, в том числе другой участник СВО, который вытаскивал людей из пожара.

«Вёрстка» изучила судебные картотеки и выяснила, что вернувшихся с войны россиян часто задерживают за совершение уголовных преступлений — стрельбу в общественном месте, покупку наркотиков, грабежи, побои. В большинстве случаев мужчины идут на преступления в состоянии алкогольного опьянения.

Например, в феврале 2023 года, как писала «Вёрстка», Можгинский районный суд Удмуртии начал рассматривать уголовное дело Сергея Батуева. Мужчина вернулся из Украины и, как считает следствие, расстрелял, а затем задушил своего друга — ветерана Чеченской войны. Убийство произошло в гараже, где Батуев и его друг пили алкоголь. Свидетель рассказывал следователям, что тело погибшего Батуев сначала хотел скормить поросятам, но затем решил спрятать в лесу.

В ноябре 2022 года Головинский районный суд Москвы приговорил к двум годам условно местного жителя Евгения Рассказова за то, что тот избил мужчину в баре в центре столицы. Он вернулся с войны, чтобы вылечить ранение, пошёл в бар, услышал, что за соседним столом негативно отзываются о российской армии, и потребовал от одного из посетителей извинений. Мужчина извиняться отказался и якобы обозвал Рассказова лицом «нетрадиционной сексуальной ориентации». Тот в ответ ударил оскорбившего его посетителя бара кулаком по голове. При этом суд пришёл к выводу, что поводом для конфликта стали шорты камуфляжной расцветки. Рассказова, как решил суд на основе показаний свидетелей, возмутило, что посетитель бара надел такие шорты в «мирное время».

В декабре 2022 года Фокинский районный суд Брянска приговорил к двум годам реального срока вернувшегося с войны местного жителя Никиту Шило. Шило приехал домой после ранения, и ему, как и Евгению Рассказову из Москвы, не понравилась одежда в стиле милитари на гражданском. В конце октября в магазине он увидел подростка в камуфлированной одежде, вступил с ним в словесный конфликт, а затем три раза ударил юношу кулаком по голове. У мужчины, судя по судебным документам, возникли проблемы с алкоголем — летом его судили за пьянство в общественных местах.

Ещё один мужчина, вернувшийся в Брянскую область после ранения на фронте, — Валерий Новиков — был арестован и осуждён по той же уголовной статье, что Рассказов и Шило. 5 августа его поместили в СИЗО по подозрению в избиении женщины, судя по всему, бывшей жены. За полгода до этого, как выяснила «Вёрстка», Новиков привлекался к административной ответственности за то, что пнул женщину и ударил по лицу. Тогда суд назначил ему 5 000 рублей штрафа.

Всё это довольно типичное поведение для тех, кто вернулся из зоны боевых действий, объясняет клинический психолог Марина Сураева. Она работает в центральной районной больнице в городе Юрьев-Польский Владимирской области. Волонтёром ездила в Луганск, где работала с ранеными военными и наёмниками ЧВК «Вагнер». Сейчас проводит терапию с военнослужащими в своём родном городе и продолжает дистанционно консультировать тех, с кем познакомилась в Луганске.

«Пытаясь справится с переживаниями, мужчины прибегают к самому простому и доступному для них средству — спиртным напиткам. А в некоторых случаях — и к наркотикам. Вкупе с посттравматическим стрессовым расстройством это приводит к вот таким последствиям», — говорит Сураева.

В подразделении, где служит Алексей, есть штатный психолог, к которому военные должны ходить регулярно. Но он утверждает, что это просто формальность, а желания проходить глубокую терапию у него нет.

«Нахуй оно мне надо. Да, нас регулярно водят к ней. Вопросики задают. Но это для галочки, чтобы командир мог отчитаться. Мне даже назначали таблы какие-то, но я на них забил. Это всё не про меня, я же не шизик какой-то», — говорит Алексей.

«Доктор, я теперь всегда таким буду?»

Сураева считает, что такая реакция военных на прямые предложения психологической помощи логична и легко объяснима — российское общество всё ещё с порицанием относится к тем, кто посещает психолога.

«У нас в обществе установка, что мужчина не может проявлять слабость. А поход к врачу, к психологу или, не дай Бог, к психиатру воспринимается именно как слабость. Он ведь с войны пришёл, что он теперь пойдёт жаловаться, что ли?» — рассказывает Сураева.

Но бессознательно, считает психолог, помощи ждут практически все, кто вернулся с войны. Своим поведением они показывают родственникам и обществу: «Нам нужна помощь».

«Вот вчера буквально был случай. В соседнем городе. Вызывают скорую — человек с войны вернулся, бегает по местному полю, идёт в атаку. И врач скорой за ним бежит по полю, догоняет, начинает с ним разговаривать, успокаивает, и мужчина сам спрашивает: „Доктор, я теперь всегда таким буду?“» — рассказывает психолог.

Специалисты выделяют несколько характерных проявлений ПТСР, из которых самые распространенные — это повторное переживание травматического опыта в виде пугающих воспоминаний, мыслей или картинок. Мучают и психосоматические проявления — бессонница или тревожный поверхностный сон, сопровождающийся кошмарами.

Проблемы со сном характерны для подавляющего большинства военнослужащих, которые прошли через боевые действия, подтверждает психолог Антон (имя изменено по просьбе героя), работающий с мобилизованными и их родственниками в одном из госучреждений Санкт-Петербурга. «Из тех, с кем мне довелось поработать, все жалуются на плохой сон, тревоги и страхи. У всех целый спектр симптомов ПТСР», — говорит Антон.

О тревожных снах рассказывает и Алексей. Впрочем, он утверждает, что больше они его не беспокоят. «Мне снился один и тот же сон. Ещё с Мариуполя. Как за мной летит дрон, и я не могу убежать. Он жужжит, а я боюсь обернуться, вижу только тень. Точнее я даже физически как будто просто не могу тело повернуть. И очень страшно. Мы там сидели на позиции под ударами птичек где-то месяц. Потом ещё от теней на дороге долго шарахался. И бессонница была. Но это всё прошло уже», — рассказывает военный.

Психологи выделяют и другие распространённые проблемы, например, хроническое перевозбуждение нервной системы с приступами тревоги, паническими атаками и повышенной раздражительностью. Это может сочетаться с проблемами со сном.

Психолог Антон привёл в пример одного из своих пациентов, который не может спать ночью в тишине. «Он спит днём, потому что не так страшно. Почему тишину боится? Потому что на войне тишина — предвестник того, что сейчас начнут стрелять», — рассказывает психолог.

Ещё одно характерное проявление ПТСР — избегание, то есть попытка психики отгородиться от всего, что может вызвать интенсивные негативные эмоции. Оно отчетливо проявляется в разговоре с Алексеем. На вопрос о том, есть ли какие-то воспоминания о войне, которые мучают его постоянно, Алексей сначала отшучивается — Ккак водку жрали постоянно», а потом просто уходит от вопросов, переводя тему.

«Родственники ждут домой таких же точно, какими они были раньше, но только героев»

Другие самые распространённые проявления ПТСР — антисоциальное поведение и зависимость от алкоголя или наркотиков. Сураева приводит в пример одного из своих пациентов.

«Приходит парень, абсолютно дезориентированный. Запах алкоголя, в глазах страх. Бессонница и кошмары, мучает один и тот же сон. Чтобы заглушить боль, пьёт до 15 таблеток амитриптилина, запивает это в течение дня алкоголем (до шести бутылок вина). Контакт сложен, он находится в алкогольном и лекарственном оглушении», — говорит Сураева.

Пока мы беседовали с Алексеем, он выпил, по его же словам, несколько бутылок сидра — «для настроения». Сейчас пьёт он, если верить его словам, раз в неделю. Но сразу после первой «командировки» в Украину употреблял алкоголь почти каждый день.

«Я знаю, что у меня ПТСР. И что? Я с этим живу, никаких проблем. Таблетки все эти, терапии, оно мне нахуя надо? Нас лечит водочка», — говорит Алексей в ответ на вопрос о посещении психолога.

Такой подход к проблеме типичен для подавляющего большинства прошедших через зону боевых действий. И зачастую у военных ПТСР переходит в хроническую форму, говорят психологи. Развивается декомпенсация — пессимизм, навязчивые мрачные и тревожные мысли, эмоциональная неустойчивость, панические атаки. Всё это сопровождается ещё одним характерным проявлением, которое упоминает терапевт Антон. «Напряжение. Бесконечное напряжение в теле, которое не может не почувствовать специалист, работающий с военным», — говорит Антон.

Всё это мешает людям вернуться к нормальной жизни. При этом родственники не всегда способны понять причины изменения поведения своих родных. А сами военные не спешат делиться с близкими своими чувствами.

«Вот, например, мой пациент, назовём его Максим. Он пришёл сам, но об этом за него договорились родственники, потому что жить с ним невозможно, вообще непонятно, что с ним происходит. Обычное население не понимает. Они же ждут домой таких же точно, какими они были раньше, но только героев. А так не бывает», — рассказывает Сураева.

Алексей неохотно говорит о своих отношениях с близкими. С друзьями он может только пить, а отношения с женой резко ухудшились. Ничем не омрачено лишь общение с детьми.

«С женой мы войну вообще не обсуждаем. И не обсуждали. Она всё понимает. То есть она понимает, что лучше со мной не говорить, особенно если я уже накиданный. Могу нагрубить, могу что-то разбить. Бывало всякое, ловишь белочку — и всё. Я там такой дичи насмотрелся, которую обсуждать вообще ни с кем нет желания. А с детками проще, они вопросов не задают», — рассказывает военный.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Установка — жить, приказа умирать не было»

Военные, по мнению психологов, — публика специфическая, и разговорить их крайне непросто. Ещё более специфический контингент — наёмники ЧВК «Вагнер» из числа бывших заключённых. А именно они составляли большую часть раненых пациентов, с которыми Сураева работала в луганском госпитале. При работе в таких условиях, рассказывает психолог, самое сложное — найти контакт и не отпугнуть человека.

Когда ты приходишь как врач и говоришь — так, ребята, я медицинский психолог, пожалуйста, записывайтесь ко мне на консультацию, я вас жду в таком-то кабинете. Это не работает. Я приходила к ним каждый день сама, мы беседовали, я говорила им, что я вами горжусь, что вы не должны сомневаться, что вы молодцы. Мы выстраивали с ними мирное будущее. Самое важное — это поселить в них уверенность. Установка — жить, приказа умирать не было«, — рассказывает Сураева.

Почему наёмники молодцы и чем именно она в них гордится, психолог не уточнила. На вопрос о том, поддерживает ли она решение Путина начать войну, Сураева ответила: «Скорее да, чем нет», — пояснив, что доверяет власти, но «не может судить о политике, поскольку не профессионал».

«Я считаю, что нельзя судить о вещах, в которых ты не являешься профессионалом. Люблю свою страну, считаю себя патриотом, не хочу жить в другой стране, следовательно, я переживаю за то, что происходит в моей стране. И если люди наверху принимают такие решения, значит, у них есть на то основание. Моя же работа — помогать людям, стараюсь делать это и не рассуждать на тему политики, потому что я в этом мало компетентна. Но при этом стараюсь доверять власти. Мы же сами выбрали этого президента и мы не живём хуже, хотя человек всегда склонен к недовольству. Мне очень трудно говорить о том, что решение было неправильное, потому что у меня нет объективных данных, кроме исторических фактов. Но я очень хорошо помню рассказы людей в Луганске, как они ждали Россию и рассказы об отношении к украинским военным в Мариуполе. Это даёт мне основания доверять».

Внимательный подход Сураевой к воевавшим привёл к тому, что в больнице заработало «сарафанное» радио — раненые военные начали рассказывать о «доброй женщине» своим друзьям из других отделений, и пациенты уже сами пошли к терапевту.

«Один боец подошёл и спросил, могу ли я сходить в хирургическое отделение к его командиру, мол, он поник и не хочет жить. Прихожу к этому командиру, лежит красивый парень, ноги чувствуют, а пошевелить пальцем не может. Он мне сначала сказал — мне вообще нужен врач, а не психолог. Я не обращаю внимания ни на агрессию, ни на какие-то такие замечания, просто говорю: «Да, я всё понимаю, доктор придёт, а как тебя зовут, а ты откуда?» Я начинаю просто разговаривать. А затем прихожу на следующий день, а он уже мне улыбается, ждёт. И мы начинаем с ним выстраивать линию оптимизма. Человек не должен замыкаться на мыслях о смерти. Даже увечья —  не повод унывать», — рассказывает Сураева.

В ситуации психолога Антона всё немного иначе. Обычно мобилизованные и их родственники попадают в госучреждение совсем с другими запросами — оформление льгот, реабилитация, лечение травм. Там дружелюбные госслужащие водят военных по кабинетам и в какой-то момент обязательно приводят к психологу. В таких условиях не всегда получается выстроить доверительную беседу.

«Наше дело —  предложить помощь, мы ничего не навязываем. Хочешь — хорошо, не хочешь — ничего страшного, мы принуждать не собираемся. Мало кто сам, осознанно, приходит ко мне. У меня пока всего три пациента из числа мобилизованных, это личные консультации. На групповую терапию к нам вообще никто не ходит», — говорит Антон.

Посещение врача в отдельном кабинете с табличкой «психолог» с базовым набором вопросов зачастую отпугивает военных. И даже если они один раз его посетили, то на второй визит подавляющее большинство уже не приходит, подчёркивает терапевт.

Совсем иначе выглядит общение Сураевой со своими пациентами. «Он пришёл с банкой коктейля, спрашивает: «Можно я его буду пить?» Я говорю: «Да, конечно». Здесь никакого противостояния жёсткого быть не должно. Ты сначала просто входишь в доверие. И на четвёртой встрече он мне сказал: „Я вам рассказал то, чего не знает никто из моих родных“», — вспоминает психолог.

Опыт работы в Луганске помогает ей выстроить отношения с теми военными, которые приходят к ней на приём в её родном городе.

«Я не была в самой мясорубке, в зоне боевых действий, я всего лишь была на территории в госпиталях. Но даже когда я после Луганска хожу по Ростову, вижу, как люди ходят, пьют кофе, как будто ничего не происходит, у меня такой внутренний диссонанс, что понять военных я могу очень хорошо», — говорит она.

«Я им показала ролики, где человек без рук собирает автомат. Вы думаете, нету жизни после ранения?»

Само лечение военных с ПТСР — сочетание различных подходов. С точки зрения психологии это контроль качества сна, организация отдыха и профилактика безделья, профилактика чувства изолированности, поддержание связи с семьёй. Также в ход идёт поддерживающая терапия, позволяющая открыться психологу, позволить внутренним переживаниям «выйти наружу».

Параллельно с работой психолога в процесс должны включаться психиатр и нарколог — подобрать препараты, написать план выхода из зависимости. Сураева, пользуясь преимуществом работы в больнице, может привести этих врачей прямо в свой кабинет. В центрах помощи участникам войны в Украине таких специалистов нет, терапевты могут дать только направления в другие клиники.

Как мотивировать человека на психологическую работу? Это, пожалуй, главный и самый сложный вопрос, на который необходимо ответить специалисту. И сделать это в прифронтовой больнице куда проще, чем на «гражданке» в кабинете с дорогой мебелью среди ухоженных молодых людей в опрятной одежде.

«Я там захожу в палату, спрашиваю: „Мальчишки, чего лежим? — вспоминает Сураева. — Товарищи выздоравливающие, как настроение?“ Это должна быть установка, не товарищи больные. Потом начинаю спрашивать, „Ну как, спим?“ Все говорят нет. Я говорю: „Что снится?“ И они сами начинают говорить. Я им говорю: „Так, я завтра приду к вам в палату, у вас сегодня задание — завтра будет конкурс на лучший эротический сон“. Вроде бы ничего такого, но это начинает возвращать людей к жизни. Где-то они посмеялись, где-то скинули напряжение».

В больнице в Луганске, где терапевт работала, много раненых с серьёзными увечьями — ампутированными ногами и отрезанными руками. Находить позитивную мотивацию для такой категории пациентов непросто. «У меня есть очень хороший знакомый, Александр Пахилько, который работает мотиватором. Он родился без рук и без ног. И я его лично знаю. Я залезла к нему на страницу и показала раненым ролики, где он без рук собирает автомат. И говорю им, вы думаете нету жизни после ранения? Да тебе повезло, что у тебя нет ноги. И вот так мы с ними работаем. Каждый день я придумываю, как заставить их жить», — рассказывает Сураева.

Работают и мелкие радости, говорит психолог. Иногда она покупает целую коробку Киндер-сюрпризов и дарит пациентам, участвовавшим в захвате Бахмута, воевавшим под Сватово и Кременной. «Они, как дети, друг другу показывали, что конкретно им досталось. И они мне звонят и говорят, у нас эти игрушки сейчас с собой на фронте. Людей радуют обычные вещи», — говорит Сураева.

«Есть такое понятие — патриотизм»

Системно с ПТСР у военных государство работает мало. В Москве и Петербурге есть специальные центры, где с мобилизованными работают в том числе и психологи. «Вёрстка» писала про такой центр. Но психологи там популярностью, мягко говоря, не пользуются. «У нас есть всё что нужно, полное изобилие, кинотеатр, комнаты для релакса, комнаты для разгрузки, отдельный зал для групповой терапии с проектором, массажные кресла, всё очень качественно сделано, хороший ремонт. Здесь просто приятно находиться. Но терапию проходят буквально единицы», — рассказывает терапевт Антон.

В регионах таких услуг нет. Врач Сураева из Владимирской области отправилась в Луганск, заполнив заявку в разделе «Гуманитарная миссия. Врачи» на сайте добро.рф. Она поехала туда в свой отпуск и без какой-либо оплаты.

«Знаете, есть такое понятие — патриотизм. Как клинический психолог я прекрасно понимаю, что происходит с человек в стрессовых ситуациях. Уж куда более стрессовой ситуации, чем война, не найти. Поэтому у меня было такое желание. Оба раза я была единственным психологом в миссии. Но я очень разочарована этой программой. Я им так и сказала: «У меня такое ощущение, что вы просто отрабатываете деньги. Вам надо отчитаться, что вы организовали миссию и получили отчёт». В связи с Указом Президента был выделен какой-то, видимо, транш, они его должны были реализовать, они его реализовали», — говорит Сураева.

Всех участников миссии разместили прямо в больнице, в обычной палате, кормили едой из столовой. С врачами-волонтёрами, по словам Сураевой, даже не поддерживался никакой контакт: «Привезли и просто забыли».

«Это безобразие. Людей, которые хотят поехать помогать, много, но когда я пыталась поехать и думала, как поехать, я звонила губернатору, я ходила в военкоматы и так далее. А потом, когда узнали, что я ездила, мне люди начали звонить и спрашивать: „Марина, как ты туда попала?“» — рассказывает Сураева.

«После такой работы меня буквально трясёт»

Работа с активными участниками недавних боевых действий до недавнего времени была редкостью для российских психологов. Реагируют на неё специалисты по-разному.

«К вечеру после такой работы меня буквально трясёт, это очень тяжело. Очень много эмоций. Такую степень интенсивности чувств, переживаемых клиентами, встретишь крайне редко в обычной жизни. Это чем-то похоже на работу в психиатрической больнице. Я знаю, что есть коллеги, которые дистанцируются, вообще не думают о войне, как будто её нет. Но я не представляю, как можно работать с пациентом с такой установкой», — говорит Антон. Он вспоминает об одном из коллег, который после нескольких сессий с военными начал выпивать и в итоге отказался работать с этой категорией пациентов.

Марина Сураева работала уже с несколькими десятками военных. Она говорит, что устает физически, приходит домой и «просто лежит смотрит в стену», но морально находится на подъёме. Это настроение сквозит во всём нашем разговоре.

«50 с чем-то было там. И сейчас в моей терапии находятся 12 человек. Это много. У меня уходит по 2 – 3 часа в день, учитывая, что я ещё и другую работу работаю. Я это делаю бесплатно в личное время, это никак не связано с моей непосредственной работой, за которую мне платят. Плюс я работаю с родственниками двоих парней, которые погибли», — рассказывает Сураева.

«Эта работа — то, что меня вдохновляет больше всего. Это самые благодарные пациенты. Когда человек звонит и говорит: «Спасибо вам», а некоторые пишут, что наше общение — самый яркий момент за всю войну. Это не может не вдохновлять помогать дальше», — говорит она.

Обложка: Дмитрий Осинников

Редакция «Вёрстки»