«В больнице ты — что-то между собакой и ребёнком»

Любой гражданин России имеет право на психиатрическую помощь за счёт государства. В законе «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании» говорится, что лечение должно происходить на «основе принципов законности, гуманности и соблюдения прав человека и гражданина».

На деле пациенты в государственных психиатрических больницах часто сталкиваются с жестокостью, ограничением свободы и действиями, которые можно трактовать как пытки. «Вёрстка» рассказывает, что происходит в некоторых психиатрических лечебных учреждениях и почему у пациентов не получается защитить свои права.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Лягу в психушку, там мне помогут бесплатно»

Никита (имя изменено) живёт в Новосибирске, ему 25 лет, и он актёр. По его словам, с подросткового возраста он страдал от депрессивных состояний. В 2020 году, на фоне пандемии и самоизоляции, самочувствие ухудшилось. Никита плохо спал, у него началась частая дрожь в теле, появилось безразличие к жизни и мысли о суициде.

Он обратился в частную клинику. Ему выписали антидепрессанты, но от таблеток Никита почувствовал себя ещё хуже. Чтобы скорректировать лечение, нужно было снова записываться на платный приём. Кроме того, психиатр посоветовал ходить к психоаналитику — одна сессия стоила не меньше четырёх тысяч рублей.

«Мне не хватало на это денег, — вспоминает Никита. — Я подумал: неужели я должен постоянно пахать и тратить все деньги на врачей и таблетки? И решил: раз я болен, лягу в психушку, там мне помогут бесплатно».

Он рассказывает, что шестого сентября 2021 года пришёл в местный психоневрологический диспансер и попросил, чтобы его госпитализировали. Никиту направили в Государственную Новосибирскую клиническую психиатрическую больницу № 3.

В приёмном отделении больницы с Никитой поговорил врач. Беседа длилась не больше 15 минут. Задав пару дежурных вопросов о самочувствии, специалист ушёл. Сотрудники клиники попросили Никиту подписать документы о добровольной госпитализации. Он говорит, что даже не успел их прочесть — его постоянно торопили.

Как объясняет психиатр медицинской клиники Mental Health Center Елизавета Фёдорова, госпитализация в лечебные учреждения должна происходить иначе. «Первая беседа с пациентом должна быть длительной, от одного до двух часов, — говорит она. — Чаще всего, если мы рассматриваем госпитализацию, нужно ещё пообщаться с родственниками, собрать объективный анамнез».

«Вёрстка» поговорила с психиатром Сергеем Гориным (имя изменено) — он регулярно взаимодействует с этой больницей и её врачами по рабочим вопросам. Горин сказал, что обычно разговор пациента с дежурным врачом действительно длится не меньше часа. «Но сейчас это не получается делать, потому что пациентов очень много, — сказал Горин. — Во время эпидемии ковида у нас на приём стала работать только одна больница в городе, и до сих пор эта ситуация не изменилась. Поэтому врачи не успевают подробно опрашивать поступающих».

Никита утверждает: в качестве больничной одежды ему выдали рваную рубашку и джинсы, обрезанные по колено, — ему показалось, что эти вещи кто-то уже носил до него. Зайдя в палату приёмного отделения, он обнаружил, что там почти нет свободного места. Палата состояла из двух комнат, в каждой — по 13 коек вплотную друг к другу и один туалет на всех.

«Они говорят, что их бьют, хотя им вообще ничего не делают»

Никита рассказывает, что с первого дня отношение сотрудников больницы казалось ему унизительным. «Пока у меня брали мазок, санитар спросил: „Чё у тебя ногти накрашены? Ты чё, баба?“, — вспоминает он. — Ещё санитары ругались матом на женщин, а одну девушку санитар схватил за волосы, чтобы отвести в палату».

Большую часть работы в приёмном отделении, по словам Никиты, выполняли не сотрудники, а пациенты: они мыли полы, кормили лежачих больных и убирали за ними. За эти труды госпитализированным платили сигаретами.

Никита в работе не участвовал. Он говорит, что врачи давали ему препараты, от которых он много спал и плохо себя чувствовал. У него не получалось даже связно мыслить и говорить. Что это были за лекарства — врачи не сказали. От соседей по палате он узнал, что многим из них давали антипсихотики галоперидол и аминазин — с такими же побочными эффектами.

Как объясняет Елизавета Фёдорова, эти препараты относятся к «старому поколению» лекарств. У них много побочных эффектов, а аминазин оказывает очень сильное седативное воздействие. Такие препараты есть смысл использовать, если пациенту очень плохо и он не может самостоятельно принять таблетку — их можно ввести в качестве инъекции. Но если человек способен и согласен принимать лекарства, лучше использовать препараты нового поколения.

Сергей Горин говорит, что в клинике действительно часто используются галоперидол и аминазин. «Это золотой стандарт больницы, — рассказывает Горин. — Они дешевле и хорошо снимают острое состояние. Когда пациенту становится легче, ему назначают другие препараты. Но антипсихотиков нового поколения и антидепрессантов группы СИОЗСi  (Они считаются одними из самых безопасных антидепрессантов. — Прим. „Вёрстки“)× в больнице почти нет».

По словам Никиты, обсудить схему лечения с врачом не получалось. Специалист появлялся в палате раз в несколько дней и всего на несколько минут. На расспросы о лекарствах он не отвечал.

Некоторые новые пациенты пытались отказываться от неизвестных препаратов. Никита говорит, что в таких случаях санитары били госпитализированных — в живот, грудь и по шее. Часто перед этим их привязывали к кроватям.

Такое отношение противоречит закону «О психиатрической помощи». Пациент имеет право на уважительное отношение, а также на получение информации о своих правах и применяемых методах лечения.

Но, как говорит Горин, в больнице пациентам действительно не всегда рассказывают, чем их лечат. «Ну назовут врачи препарат, и что? — рассуждает Горин. — Это ничего не изменит. К тому же в остром состоянии им и не нужно этого знать». Впрочем, Никита считает, что он не находился в остром состоянии, как и многие другие пациенты, которым не рассказывали, какие медикаменты им дают.

Что касается избиений, то, по мнению Горина, пациенты часто неверно трактуют действия санитаров. «Допустим, человек находится в психомоторном возбуждении, — говорит он. — По закону, к нему нужно применить методы физического стесненияi (На самом деле, по закону, применять такие методы можно, только если пациент опасен для себя и окружающих. — Прим. „Вёрстки“)× . А если пациент в этот момент идёт на санитара с кулаками, что нужно сделать? Понятно, санитар зафиксирует пациента в грубой форме. А тому может показаться, что это его бьют. А ещё есть люди, страдающие от расстройств с бредом. Они говорят, что их бьют, хотя им вообще ничего не делают».

Елизавета Фёдорова — психиатр клиники Mental Health Center — считает, что насилие — это в любом случае нарушение прав пациента, и применять его нельзя. «Но существуют вязки, — говорит она. — Человека в клинике действительно могут привязать к кровати. Но есть очень жёсткие критерии, когда это можно делать. Только при остром состоянии, если пациент ведёт себя по-настоящему опасно для себя или окружающих. Но и в этом случае вязки должны быть мягкими и на ограниченный срок. Это контролируется законом».

Юлия Федотова — руководительница петербургского филиала «Команды против пыток» — объясняет: если людей связывают или бьют, чтобы контролировать их поведение, это трактуется как пытки с точки зрения Конвенции ООН против пыток.

«Есть четыре критерия, — говорит она. — Если человек страдает физически или психологически, если действия совершаются представителями государства или с их согласия, если они выполняются с конкретной целью (например, заставить человека молчать или слушаться) и противозаконны — это пытки».

Федотова напоминает: побои, грубые связывания для «успокоения» пациентов противозаконны и соответствуют определению пыток по всем параметрам.

«Будешь рыпаться — пойдёшь принудительно на полгода»

Никита рассказывает, что на вторую неделю пребывания в больнице, насмотревшись на царившие там порядки, решил отказаться от госпитализации — перестал верить, что такое «лечение» пойдёт ему на пользу.

В один из дней к Никите в палату вошли двое врачей, и он сообщил им, что хочет покинуть больницу. «Будешь рыпаться — пойдёшь принудительно на полгода», — пересказывает Никита слова одного из докторов.

По закону, если человек добровольно обратился за помощью в медицинское учреждение, он (или его представитель) имеет право отказаться от медицинского вмешательства. Исключения возможны в трёх случаях: если пациент опасен для себя или окружающих, если он беспомощен или если его состояние требует срочного вмешательства.

Никита считает, что не был ни опасен, ни беспомощен, и срочная помощь ему не требовалась. Тем не менее, всё ещё находясь под действием сильных седативных препаратов, он не нашёл в себе сил спорить с докторами и отстаивать своё право на выписку. Так что он остался в больнице.

Психиатр Сергей Горин уверен: раз пациента оставили в больнице, значит, выписывать его было опасно. «Если о выписке просит человек без серьёзного психического расстройства, то, конечно, его выпишут, — утверждает он. — Но бывают случаи, когда поступает пациент с бредом, галлюцинациями и в таком состоянии подписывает согласие. И если ему не становится лучше, если у него есть, например, мысли о суициде, то его не выпишут, даже если он лёг на лечение добровольно».

Но, как говорит Елизавета Фёдорова из клиники Mental Health Center, если пациента не стали выписывать из-за его состояния, это значит, что ему должны активно предоставлять помощь. За пациентом должны наблюдать специалисты, общаться с ним, проводить медико-реабилитационные мероприятия и психотерапию. Одних медикаментов недостаточно.

Никита же говорит, что врачи почти не разговаривали с ним. Заходили, спрашивали, как его состояние, и тут же уходили. После трёх недель госпитализации ему отменили уколы и намекнули, что скоро выпишут.

Но вместо этого Никиту перевели в другой корпус больницы. В нём санитаров заменяли «дублёры» — пациенты, находящиеся на длительном принудительном лечении. Они даже стояли в карауле и на вахте.

Как и в предыдущем корпусе, здесь мобильные телефоны госпитализированным выдавали лишь на время. Но у «дублёров» был телефон в постоянном доступе — они могли позвонить родным и попросить принести передачку с сигаретами или алкоголем. Половину передачки за это они отдавали санитарам.

Лечащий врач в новом корпусе тоже отказала Никите в выписке. Тогда он попросил у неё телефон — якобы позвонить на работу и предупредить, что он задерживается. Но вместо этого позвонил маме. Теперь он понял, что делать.

В предыдущей палате, где лежал Никита, на стене висел текст закона о психиатрической помощи. В нём говорилось, что близкие родственники могут написать отказ от госпитализации за пациента. Никита внимательно изучил текст и запомнил его.

Он объяснил маме ситуацию, та позвонила в больницу, но ей по телефону сказали, что Никита якобы лежит в больнице добровольно и хочет вылечиться, так что выписывать его незачем.

«Когда врач в следующий раз зашла в палату, я стал кричать, что отказываюсь от госпитализации, что это моё право и меня нельзя его лишить», — вспоминает Никита. Тогда врач наконец-то уступила: «Ради бога. Пишите заявление и уходите».

Выписка и её оформление заняли всего несколько минут. Никита наконец вернулся домой. Он говорит, что психологическое состояние его было ещё хуже, чем до госпитализации.

«Он был виноват в том, что сопротивлялся»

Павел (имя изменено) вспоминает, как однажды в 2021 году он проснулся утром, увидел незнакомый потолок и услышал, как рядом с ним мужчины рассказывают друг другу о своих галлюцинациях. Он догадался, что находится в психиатрической больнице. Как и Никита, он оказался в Государственной Новосибирской клинической больнице № 3.

Павел говорит, что до этого попадал туда уже дважды, и оба раза — в подростковое отделение. Каждый раз это происходило одинаково: он выпивал много алкоголя, наносил себе повреждения и вызывал скорую помощь. Пил он с седьмого класса: по словам Павла, так он пытался заглушить тяжёлые и тревожные мысли. Первая госпитализация случилась в девятом классе, а вскоре за ней — вторая. Во время неё у Павла диагностировали импульсивное расстройство личности.

В подростковом отделении ему не слишком нравилось. Там было скучно, все личные вещи у подростков забирали. Павел утверждает, что заведующая отделением могла подолгу отказывать в выписке, говоря: «Чем больше вас, тем больше мне платят».

Дети в подростковом отделении тоже работали за сигареты: ходили за едой, помогали таскать тяжести. «Нас водили курить группками, — рассказывает Павел, — выходишь, а там врачи курят, дети курят».

И всё же в подростковом отделении пациентов консультировал психолог, периодически приходили школьные учителя и проводили уроки. Оказавшись во взрослом отделении, Павел понял: здесь ему придётся куда тяжелее.

В первый же день, по словам Павла, у него началась крапивница. Он уверен — из-за того, что на кровати был очень тонкий матрас. Прутья решётки впивались в кожу, и невозможно было лечь удобно.

Он заметил, что «дублёры» — пациенты, работающие вместо санитаров, — спят сразу на трёх матрасах, и попросил врача, чтобы ему тоже разрешили постелить дополнительный. Врач отказал. Павел показал свою сыпь и объяснил, что это от металлических решёток, но врач лишь пожал плечами: «У других же нет крапивницы».

Павел рассказывает, что его сосед тоже мучился из-за тонкого матраса и попросил санитара, чтобы ему постелили другой. Но, не дождавшись ответа, сделал это сам. Санитар стал кричать: «Стели обратно». Сосед ответил, что ему больно лежать.

Тогда, как вспоминает Павел, санитар повалил мужчину на кровать и прижал к ней коленом. Вместе со вторым санитаром и дублёром они избили пациента до гематом и привязали к кровати. Так его оставили лежать на два дня.

«Он был виноват в том, что сопротивлялся, — объясняет Павел. — Я хотел сказать ему, чтобы не спорил, но побоялся, что мне тоже влетит». С ним самим, по его словам, в больнице обращались хорошо, потому что он был «спокойным». Выдали тёплую одежду и даже отправили на групповой сеанс психотерапии в день, когда приходила проверка.

«Хоть ко мне и относились нормально, мне не хотелось лежать в больнице ещё месяц, — говорит Павел. — Я стал спрашивать, могу ли я написать отказ. Мне ответили, что, раз я попадаю в больницу не впервые, через суд меня могут признать недееспособным и положить насильно ещё на полгода».

Психиатр Сергей Горин говорит, что в такой ситуации оказываются многие пациенты, потому что однажды госпитализированные часто возвращаются в клинику снова и снова.

«Кто-то оказывается в больнице вновь из-за обострений. Ещё один фактор — это то, что при выписке всем обычно назначают одни и те же препараты, не подбирая их индивидуально, не консультируя. Естественно, многим вскоре опять становится плохо при таком поддерживающем лечении, и через месяц их снова госпитализируют. Ведь им назначили неподходящие таблетки, а купить другие они не могут без рецепта».

Также Горин считает, что некоторые пациенты возвращаются в больницу просто потому, что «реальный» мир после неё кажется слишком сложным — нужно принимать много решений, конкурировать с другими людьми, работать.
Елизавета Фёдорова из клиники Mental Health Center говорит, что такое действительно случается. «Поэтому пациентам важно не просто давать лекарства, но и проводить реабилитационную программу, — говорит она. — Чтобы они понимали, как после клиники вернуться в обычную жизнь, как общаться. Многим нужна регулярная психотерапия, чтобы справляться с жизнью за стенами клиники».

Как рассказывает психиатр и психотерапевт Полина Свечникова, такая практика сейчас иногда встречается в государственных больницах. Например, в некоторых московских клиниках в последние годы появились подразделения, которые называются консультативными центрами психического здоровья, и там с пациентами проводят психотерапию. Но в большинстве государственных клиник не ведётся никакой психологической работы.

«Если ты будешь сопротивляться, я заблокирую двери»

«Меня мучают суицидальные мысли», — такую фразу Полина (имя изменено) сказала психиатру новосибирского ПНД в январе 2021 года. После этого она, как и Никита и Павел, попала в Новосибирскую клиническую больницу.

Полина говорит, что до этого пробовала обращаться к частному специалисту, но это не помогло. Тогда она решила пойти в ПНД: вдруг там повезёт с врачами? В стационар Полина не собиралась, просто надеялась, что ей выпишут подходящее лекарство. Поэтому она очень удивилась, когда психиатр ответила: «Сейчас мы тебя увезём».

Полина сказала, что никак не может лечь в больницу — впереди была сессия в институте. Но врач, по словам Полины, в ответ угрожала: «Если ты будешь сопротивляться, я заблокирую двери, и тебя увезут принудительно на три месяца минимум». Напуганная, Полина подписала согласие на добровольную госпитализацию.

Елизавета Фёдорова из Mental Health Center рассказывает: раньше принято было насильно госпитализировать человека, если стало известно о его суицидальных мыслях. Но современные исследования показывают: в таких ситуациях принуждение может не привести к положительным результатам и ухудшить состояние человека. Более современный подход заключается в том, чтобы по возможности решать проблемы пациента амбулаторно или в дневном стационаре, если речь не идёт об очень тяжёлых состояниях.

Полина говорит, что она своё состояние не считала критическим — она отдавала себе отчёт в собственных поступках, готова была лечиться добровольно. Но, несмотря на это, её госпитализировали. Она рассказывает, что в больнице ей выдали халат и тапочки и отвели в карантинный бокс.

Ей не ставили диагноз и не прописывали медикаменты. До того, как попасть в клинику, она принимала антидепрессант и антипсихотик, но ей не позволили продолжить приём — из-за этого у неё начался синдром отмены. Появилась сильная слабость, кружилась голова.

«Я провела в больнице всего шесть дней, но зато каких, — говорит Полина. — Мало того, что я плохо себя чувствовала. Кровати в моём боксе были с торчащими прутьями. Не было ни туалетной бумаги, ни питьевой воды, приходилось их просить. Даже туалета не было — вместо него посреди бокса стояло ведро, одно на всех».

Полина говорит, что сначала это ведро выносил санитар, но потом заявил, что девушки «много ссут», и отказался это делать. С тех пор девушки выносили его сами и старались как можно меньше есть, чтобы не переполнять туалет.

Полина вспоминает, как во время короткого визита психиатра сказала: «Я хотела бы с вами поговорить о выписке». Они прошли в кабинет врача. Девушка надеялась, что у них будет конструктивный разговор и её отпустят домой. Но психиатр стала говорить Полине, что та «ничем не болеет», что все её трудности — «из-за интернета и феминизма». Волосы Полины были покрашены в яркий цвет, и психиатр сказала, что таким внешним видом девушка «позорит Россию». Потом врач стала рассказывать о собственной дочери, которая якобы слушает Кобзона и смотрит военные фильмы.

«Если это всё из-за интернета, то зачем меня здесь держат?» — спросила Полина. Психиатр ответила: «Для профилактики». Девушка смирилась с тем, что раньше срока её госпитализация не закончится.

Она рассказывает, что порядки в больнице её ужасали. «Было страшно смотреть, как санитары вели себя с теми, у кого тяжёлые заболевания, — говорит Полина. — Они постоянно кого-то лупили, материли. Был момент, когда какому-то мужчине из другой палаты тайком отдали передачку через окно. Об этом узнали санитары, устроили настоящий шмон, проверяли у этого мужчины даже анальное отверстие».

Елизавета Фёдорова из Mental Health Center говорит, что порядки и условия в некоторых клиниках могут напоминать тюремные. По мнению специалиста, главная причина — выгорание сотрудников. Психиатры год за годом работают с трудными диагнозами, накапливается усталость, появляется циничное отношение к пациентам, пренебрежение.

«Вторая проблема — финансы, — говорит Фёдорова. — Чтобы достаточно зарабатывать на жизнь, врачам часто приходится параллельно работать и в государственных организациях, и частным образом. Это создаёт непомерную нагрузку».

Есть и фактор, который психиатр называет «пережитками прошлого». До популяризации психологии к людям с ментальными особенностями принято было относиться свысока, считать их «отбросами общества». У некоторых такое отношение сохраняется и теперь.

«В некоторых государственных больницах Москвы уже есть профилактика выгорания для работников, — рассказывает психиатр и психотрапевт Полина Свечникова. — Мы в нашем стационаре как раз сейчас запускаем несколько профилактических мероприятий. Но, к сожалению, это пока не стало системой. Нужно, чтобы по всей России с выгоранием боролись от санитара и до администрации».

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Длинные разговоры в принципе не нужны»

Полина говорит, что во время госпитализации наблюдала и другие случаи — когда к пациентам относились с заботой. Например, в соседней палате был человек, который часто кричал без причины и просил конфет. Одна из медсестёр успокаивала его, говорила: «Конечно, сейчас дам тебе конфетку».

«Мне кажется, многие пациенты быстрее бы шли на поправку, если бы к ним относились с таким вниманием», — рассуждает Полина. Психиатр Елизавета Фёдорова подтверждает: для лучшего самочувствия человеку важна валидация и поддержка. Он должен видеть, что ему хотят помочь.

Психиатр Сергей Горин не согласен с этой точкой зрения. «При госпитализации длинные разговоры в принципе не нужны, — говорит он. — Вот к терапевту человек приходит, у него выслушивают жалобы, меряют давление, и через десять минут он свободен. Тут то же самое. А клинического смысла разговаривать нет — врачу и так всё ясно».

Полину всё же отпустили домой через неделю. Она говорит, что не хотела бы снова оказаться в клинике, и уверена: при таком отношении врачей и санитаров невозможно пойти на поправку.

После выписки она вновь обратилась к частному специалисту — уже другому. Ей поставили диагноз и выписали таблетки. Сейчас Полина чувствует себя лучше.

У многих людей нет возможности ходить на платные консультации и покупать лекарства. В отличие от Полины, они не могут выбирать, к какому врачу обратиться. Если они находятся в тяжёлом состоянии, для них есть лишь один вариант — государственная клиника.

«Вёрстка» общалась и с другими пациентами Новосибирской клиники, и среди них были те, кто остался доволен лечением. Например, одна из бывших пациенток рассказала, что она лежала в отделении № 40, и у неё не возникло проблем. Многое зависит от конкретного отделения и врачей, которые там работают. Однако заранее узнать, с какими условиями человек столкнётся в конкретном медучреждении, очень сложно.

«Их бьют и гнобят»

Новосибирская клиническая больница № 3 — далеко не единственное учреждение, пациенты которого сообщают о плохих условиях и жестоком обращении сотрудников. Подобное происходит довольно часто, в разных больницах и разных городах.

Дана из Барнаула рассказывает, что дважды оказывалась в местной больнице. В первый раз — два с половиной года назад. Дана рассказывает, что тогда на фоне уже диагностированной депрессии у неё начался психоз. Ей казалось, что мира вокруг не существует и она живёт в матрице.

Родственники Даны вызвали скорую, её забрали в больницу. Неделю ей кололи галоперидол. Придя в себя, Дана осознала, что от лекарств у неё болит всё тело. Через некоторое время её выписали с диагнозом «острое полиморфное психотическое расстройство с признаками шизофрении».

После этого несколько лет она оставалась в стабильном состоянии. А в 2022 году, по словам Даны, у неё снова начался психоз. Она говорит, что вышла гулять по садовому товариществу обнажённой, считая, что она «в раю».

Ей вновь вызвали скорую. Дана говорит, что в больнице её связали на кровати, выкрутив руки. Она просила ослабить вязки — из-за аллергии на цветение ей было тяжело дышать, а неудобная поза это усугубляла. Но сотрудники больницы не отреагировали.

Когда Дана пришла в себя и поняла, где находится, ей рассказали, что врачи поставили новый диагноз — шизофрения. «Но со мной даже не поговорили, — вспоминает она. — Сказали: ты видишь знаки, неадекватно вела себя в психозе, значит, точно шизофрения. А такие симптомы могут быть у многих других заболеваний».

Дана очень расстроилась, что ей не провели более точную диагностику. Шизофрения накладывает много ограничений — с таким диагнозом часто не принимают на работу, нельзя сдавать на права. К тому же ей хотелось бы точно знать, что у неё за расстройство, чтобы подобрать правильное лечение, от которого не станет хуже.

По словам Даны, она рада, что в больнице её вывели из острого состояния. Но находиться в учреждении ей было тяжело. Вокруг на пациентов кричали за любой вопрос или возражение, за непослушание — привязывали к кроватям. Дана говорит, что наблюдала, как буйную пациентку санитарки загнали в угол и побили простынями, связанными в узлы.

«В больнице ты — что-то между собакой и ребёнком, — говорит Дана. — Если ты уже в полном сознании и делаешь всё, что тебе говорят, то тебе ничего не грозит. Но есть и люди, которые не осознают, кто они, что с ними происходит. Они просто не могут слушаться санитаров во всём, и это не их вина. А их бьют и гнобят. Не только буйных, но и тех, кто просто чего-то не понял, запутался, заблудился».

«Ты справку на принтере напечатал»

Александр (имя изменено) из Москвы рассказывает, что столкнулся с неуважительным отношением в столичной клинике. Молодой человек говорит, что психологические трудности у него начались в 12 лет — после того, как на него напали в подъезде. С тех пор он стал агрессивным, наносил себе повреждения, плохо учился в школе и однажды попал в детское отделение психиатрической больницы.

После школы его не взяли в лётное училище — на медкомиссии Александр не прошёл проверку у психиатра. Он говорит, что после этого впал в депрессивное состояние. Через некоторое время молодой человек обратился к специалисту. Врач заподозрил шизофрению и прописал нейролептики, но стало только хуже.

Александр говорит, что у него начался психоз. Он подрался с незнакомой женщиной на улице, попытался покончить с собой и, осознав, что происходит неладное, сам вызвал себе скорую. Так в 2017 году он во второй раз оказался в психиатрической больнице — уже в другой и во взрослом отделении. Его вывели из острого состояния и выписали. В 2020 году Александра госпитализировали в третий раз: из-за драки с «нерусским» мужчиной. Александру поставили диагноз «шизофрения».

«У меня тогда были националистические взгляды, — вспоминает Александр. — Во время беседы с психиатром я сказал об этом, и она заявила, что разбила бы мне за это лицо сковородкой. Она прописала мне клопиксол, и у меня начались ужасные побочки. Я за три недели набрал 15 кило, и у меня начало идти молоко».

Александр рассказывает, что, выйдя из больницы, обратился в платную клинику. Там диагноз шизофрения опровергли, поставили посттравматическое стрессовое расстройство. Александр взял справку и вернулся в госучреждение. Он стал просить, чтобы в документах ему поменяли диагноз — боялся, что из-за неправильно поставленной шизофрении у него будут трудности с работой. Но заведующая ответила: «Ты справку на принтере напечатал».

Александр начал спорить, в итоге поругался с заведующей и ушёл. В следующий раз, когда он пришёл на плановый визит к психологу (он должен был посещать специалиста государственной клиники после выписки), в кабинете его ждала бригада скорой помощи. По словам Александра, его схватили и потащили в приёмное отделение. Так он оказался в больнице в четвёртый раз.

«Через суд мне назначили принудительную госпитализацию, — говорит он. — Сказали, что у меня острый психоз и я опасен, потому что якобы подрался с санитарами. Но я изначально не сопротивлялся, пошёл с ними спокойно. Только попросил не хватать меня сзади. Это мой триггер, я понял это, когда начал терапию ПТСР. Но меня схватили, и я стал вырываться».

Он говорит, что ему было очень тяжело находиться в больнице и видеть насилие вокруг — из-за детской травмы и посттравматического расстройства у него начинались панические атаки, когда его соседей по палате скручивали или делали им инъекции насильно. Кроме того, от многих лекарств он чувствовал себя очень плохо — но санитары его не слушали, вкалывали препараты против воли. Из-за этого он не раз падал в обморок.

Через месяц Александра выписали. Он говорит, что ему до сих пор снятся кошмары про больницу. «Там такая карательная психиатрия, — рассуждает он. — Подрался — укол, споришь — укол, и никто не пытается разобраться, что ты хочешь сказать, почему ведёшь себя так, а не иначе».

«Возникает вопрос: кто кого лечит?»

Анна (имя изменено) из Московской области рассказывает, что её первый опыт в психиатрическом учреждении был совсем другим. В 2019 году после нескольких попыток суицида она оказалась в стационаре при ПНД в деревне Огуднево, и там ей было комфортно: и врачи, и санитары были очень внимательны, тщательно подбирали пациентам индивидуальные схемы.

«Мне помогли, но я не чувствовала себя абсолютно выздоровевшей, хотела продолжить лечиться, — говорит Анна. — Мне предложили лечь в больницу, и я согласилась».

По её словам, как только она зашла в больницу, ей стало страшно. Она хотела уйти, но санитары схватили её и не отпускали. У Анны началась истерика. «Мне сказали: или я успокоюсь и мне введут лекарство добровольно, или меня свяжут и вколют его насильно, — вспоминает она. — Я попросила сказать, какой препарат мне собираются вколоть, но они не ответили. Мне не хотелось, чтобы меня связывали, и я позволила сделать инъекцию».

Анна говорит, что в больнице атмосфера была гнетущей. Девушке становилось только хуже, но она врала, что идёт на поправку, чтобы её как можно скорее выписали.

«Врачам было плевать на нас. — рассказывает Анна. — Со мной лежала женщина, которая мучилась от запоров — это бывает на таблетках. Она от боли валялась на полу, умоляла дать слабительное. На неё не обращали внимания. Потом привезли девушку буйную, связали, вывернув руки, и оставили, ничего не вколов. Вместо врачей её успокаивала я, и успокоила настолько, что меня попросили не спать ночью, быть с ней рядом. Возникает вопрос: кто кого лечит?».

Схему, которую Анне подобрали в ПНД, отменили и начали давать другие лекарства. От синдрома отмены она чувствовала сильную слабость. Но врач говорила: «Не придумывай».

В больнице Анна драила ванны до блеска за сигареты. Телефоны пациентам выдавали по вечерам на полчаса. Все начинали звонить близким, находясь в одной небольшой комнате. Анна попробовала связаться с родными, но ничего не услышала. Поэтому просто написала им сообщение.

Выписали девушку через месяц, вручив карту со схемой лекарств, которые подбирали без её участия. Принимать их Анна не стала: вернулась к той схеме, которую ей назначили в ПНД.

«Ужасное становилось нормальным»

Станиславу (имя изменено) из Казани 22 года, и у него БАР — биполярное аффективное расстройство. Он рассказывает, что, когда ему было 16, он с сильным депрессивным эпизодом оказался в психиатрической больнице.

Станислав — трансгендерный парень. Но из-за женских документов и гениталий его отправили в женское отделение, причём взрослое.

Станислав утверждает, что в его палате пожилых пациентов связывали в качестве наказания, а одну девушку, которая просилась в туалет ночью, привязали к батарее. Санитарки били женщин, которые жаловались на плохое самочувствие или просили дать им покурить. Драк и унижений было так много, что, по словам молодого человека, он даже перестал реагировать на них болезненно — «ужасное становилось нормальным».

«Одна пациентка преследовала меня, лезла обниматься, — рассказывает Станислав. — Однажды она просто так ударила меня по лицу. Я рассказал об этом психиатру, врачиня кивнула: понятно, отменяем ей выписку. На следующий день девушке назначили конские дозы аминазина. Санитарки высмеивали девушку за то, что та из-за лекарств сходила в туалет под себя, не разрешили ей переодеть бельё и помыться. Три дня девочка не вставала вообще».

От таблеток Станислав не мог заснуть по ночам, приходилось отсыпаться днём. Врач менять таблетки отказалась и упрекнула парня за дневной сон. О депрессии со Станиславом никто не разговаривал, врачей он интересовал только как трансгендерный парень. Юношу даже пригласили в кабинет к профессору, где врач и студенты подробно расспрашивали Станислава о трансгендерности, игнорируя попытки пациента говорить о своём состоянии.

Две недели Станислав просил сотрудников о выписке, в итоге врачи собрали комиссию. Пока юноша ждал результатов, заведующая отделением припугнула: «Не мечтай выбраться, с такими гендерными особенностями тебе поставят шизофрению, лежать предстоит долго». Но вечером того же дня Станислава отпустили домой.

«Я подписал бумажку, где было сказано, что я отказываюсь от лечения и никаких претензий к больнице не имею. Пропустить момент с претензиями я не мог, — объясняет он. — Мне сказали: либо подписываешь так, либо остаёшься. И теперь я не могу подать на них в суд».

«Причину проблем в государственных клиниках можно назвать исторической, — считает психиатр и психотерапевт Полина Свечникова. — На протяжении нескольких веков людей с психическими расстройствами не лечили, а изолировали, делали вид, что их не существует, а до изобретения нейролептиков и вовсе сковывали цепями. И вот перед нами общество, которое долго впитывало эти взгляды. А эти взгляды, в свою очередь, влияют на распределение бюджета. К тому же, сотрудников больниц нанимают из того же общества. И даже когда новая сотрудница с другими взглядами приходит в больничный коллектив, где присутствует насилие, велика вероятность, что насилие потом будет характерно и для неё. Так, увы, работает адаптация».

По мнению психиатра, меняют эту систему люди, которые ей сопротивляются. Это и огромное количество психоактивистов, которые защищают права людей с ментальными особенностями, и молодые врачи, которые идут в больницы, а также бесплатно делятся с пациентами информацией, организуют группы поддержки.

Благодаря переменам последних лет отделения некоторых государственных психиатрических больниц стали более безопасными. Но определить, какие и где, — практически невозможно. Эта система непрозрачна и закрыта для пациентов.

«Понять, куда стоит обращаться за помощью, станет проще, если администрация больниц будет заинтересована в получении качественной обратной связи и будет публиковать её, — объясняет Полина Свечникова. — Это же поможет больницам меняться. Если возникнут специальные подразделения, которые будут внимательно обрабатывать и анализировать отзывы, — это уже будет здорово».

Пациенты тоже могут помочь — если будут чаще рассказывать о своём опыте в соцсетях и СМИ. Но многим трудно говорить о таком. Ведь психические расстройства в обществе стигматизированы. Рассказывая о них, люди могут столкнуться с непониманием и агрессией.

И всё же есть активисты, которые пытаются улучшить ситуацию. Например, сообщество «Психоактивно». В нём люди с ментальными особенностями могут поддержать друг друга, а активисты ведут «Белый список врачей», к которым безопасно обратиться за помощью.

Ещё одно усовершенствование государственной психиатрии в России Полина Свечникова видит в развитии дневного стационара и в лечении без отрыва от жизни. «Необходимо, чтобы пациенты попадали в больницу на короткое время, только когда на остальных этапах помочь им невозможно, а потом возвращались на дневной стационар. У нас в стране пока плохо развита преемственность закрытого и открытого стационаров. Мне было странно наблюдать, как в регионах пациентов выписывали, но никто не объяснял, как и какие препараты им принимать, что им делать. А если пациентов передавать как бы из рук в руки, то это положительно будет влиять на течение заболевания. К тому же в дневной стационар имеют доступ близкие, и его работу проще отслеживать. Также он сглаживает адаптацию пациентов, потому что после месяца в психиатрической больнице, как сейчас это происходит, человеку сложно вернуться в жизнь».

При этом в самой больнице должны быть этичное и внимательное отношение к пациенту, профилактика выгорания персонала, комфортные и безопасные условия проживания, современные лекарства и доступность смежных специалистов: психологов, эндокринологов, неврологов и так далее, — подытоживает Елизавета Фёдорова.

При должном внимании Минздрава эти предложения могут стать реальностью, и тогда государственная психиатрия перестанет пугать и станет более эффективной.

Иллюстрации нарисовал герой материала Александр, пока находился в психиатрической больнице

Вика Малькова