Закон о фейках – «это война против всех»

С 4 марта в России действует статья 207.3 УК — с максимальным наказанием до 15 лет лишения свободы. Теперь каждый рискует быть осужденным за антивоенные высказывания. Правозащитная организация «Агора» ведёт статистику фигурантов дела по новой статье и защищает интересы многих из них — уже известно о как минимум 40 делах. По данным ОВД-инфо, цифра схожая, дел 39.

«Вёрстка» задала руководителю организации Павлу Чикову главные вопросы о том, как устроена новая волна борьбы с инакомыслием: как заводятся дела, кто в группе риска, как оперативники ФСБ ищут новых подозреваемых и можно ли себя обезопасить.

«Дела по статье о фейках появляются каждый день»

– Фигурантами уголовных дел за различные антивоенные высказывания становятся очень разные люди. Есть и известные журналисты — такие, как Владимир Кара-Мурза или Илья Красильщик, а есть и непубличные, как, например, пенсионерка из закрытого города Томской области, у которой было около 100 подписчиков. Можно ли сформулировать какой-то принцип и самую большую группу риска — как они вообще «отбираются»?

– Подход статьи 207.3 УК был скопирован с «короновирусной» статьи УК [о фейках про пандемию], по которой «правда» — это то, что говорит Роспотребнадзор, все остальное — это «фейки». А «правда» о вооруженных силах Российской Федерации за границей — это то что говорит Министерство обороны, все остальное — «фейки» вне зависимости от того, какие будут фотографии, документы, видео, свидетельства, показания, объяснения очевидцев и так далее.

Но если в предыдущих историях или волнах политически мотивированного уголовного преследования всегда была какая-то первая ласточка — первое пробное дело, которое в ручном режиме инициировалось, например, по предложению кого-то из региональных следственных органов, потом проходило через суды, потом анализировалось, готовилась методичка и спускалась во все территориальные управления под соусом «пошла судебная практика», то в этот раз сходу пошли уголовные дела — на следующий же день. Это означает, что указание возбуждать дела этой категории было распространено одновременно со вступлением в силу новой статьи УК. И это отличие: мы «на страже» политических уголовок последние 17 лет.

Это означает, что был задействован весь ранее отработанный механизм поиска крамольного контента в интернете. По ключевым словам, по отработанным технологиям — прежде всего, в тех социальных сетях, где легче всего собрать доказательственную базу и привязать публикацию к конкретному лицу (это, конечно, «ВКонтакте») или в тех пабликах, которые привязаны к какому-то лицу (анонимный телеграм-канал привязать к какому-то лицу сложнее: для этого нужны усилия). Так, журналист Андрей Новашов из изданий «Сибирь. Реалии» и «Тайга. Инфо» обвиняется в том, что он утром пятого марта (то есть, на секундочку, статья вступила в силу ночью с четвертого на пятое), «ВКонтакте» разместил публикацию, которая стала предметом уголовного преследования.

То есть рискуют прежде всего те, кто публикует в личных соцсетях, но и здесь есть исключения: например, полицейский Сергей Клоков из Москвы ничего не публиковал — он разговаривал по телефону. Он сам родом из Ирпени, и, насколько я понимаю, были знакомые в Украине или сослуживцы… Короче говоря, был телефонный разговор. Признаков публичности, обязательного для преступления [по статье 207. 3 УК], здесь нет.

В остальных случаях речь идет о публикациях. И фактически дела по этой статье появляются каждый день.

– Как вообще устроен этот поиск крамольных мыслей? Это отлаженные алгоритмы или силовики сами сидят и ищут?

– Их выявлением занимаются оперативники ФСБ и Центра противодействия экстремизму — у них рука набита, они сидят во всех ключевых пабликах. Если мы говорим, например, про закрытое административно-территориальное образование (ЗАТО) «Северск» и пенсионерку Марину Новикову, которая была первой, в отношении которой уголовное дело [по статье 207. 3 УК] было возбуждено, то [надо понимать, что] ЗАТО — это закрытый город, в котором всю правоохранительную функцию выполняют сотрудники ФСБ. Грубо говоря, нет никаких сомнений в том что её отследили сотрудники ФСБ.

Понятно, что в городе Северск не так много людей, которые ведут какие-то паблики и что-то пишут. То есть они там все под колпаком у Мюллера. И в этом смысле выявить эту пенсионерку было делом техники.

Когда речь идет, например, про Александра Невзорова, то здесь ситуация, конечно, другая. Уголовное дело было возбуждено ему в спину, когда он уехал в Израиль. Я уверен, что уголовного дела могло не быть, например, до настоящего момента, если бы он не уезжал из страны. И такой посыл был именно на уголовное дело вдогонку с тем, чтобы он не возвращался.

Мы не оцениваем эффективность, разумность — это всё мы за скобками оставляем, но задача была именно охладить, запугать, что даже известные люди с репутацией, журналисты и так далее не могут быть в безопасности относительно каких-то высказываний. То есть задача в целом была поставлена вытравить любые альтернативные оценки «спецоперации» российских вооруженных сил в Украине.

– И еще складывается ощущение, что задача максимально широко охватить разные социальные группы и регионы…

– Такая задача, очевидно, есть. Нужны и «простые» люди, чтобы никто не думал, что это только для известных журналистов, и известные: раз уж известных не защищает ни статус, ни профессия, ничего, то остальным как бы точно кранты.

– А есть ли, например, списки людей, с которыми раньше искали поводы как-то разобраться, и вот появилась такая удобная статья о фейках?

– Специально натягивать уголовное дело на каких-то людей, которые есть в каком-то списке? Такого, конечно, нет. Но социальные сети всех публичных персон, лидеров общественного мнения, безусловно, отслеживаются в режиме реального времени. Соответственно, если кто-то из них (из нас) что-то подобное напишет, это будет предметом уголовного преследования. Безусловно.

Просто специфика лидеров общественного мнения заключается в том, что они осознают, что и как они пишут. Чаще всего под замес попадают люди, которые такими навыками не обладают и формулируют свои мысли более прямолинейно. И небезопасно, как следствие.

«Вы не должны чувствовать себя в безопасности»

– Есть ли вообще какой-то план, возможно, который нужно выполнить, чтобы оправдать введение этой статьи, или такие цели вообще не ставятся и в целом они не будут смотреть на количество возбужденных дел?

– Власти смотреть будут, конечно. Отчитываться будут, сообщать везде будут, но планы не спускаются. Здесь невозможно определить количество планов. То есть планы могут появиться в следующем году, чтобы иметь не меньше, чем в предыдущем. Но, скорее, просто полный карт-бланш на возбуждение уголовных дел этой категории.

– Мы говорим, в целом, о довольно прямых антивоенных высказываниях, которые, очевидно, попадают под статью УК. Но бывают акции и перформансы, где вербальное выражение не такое прямое. Например, в 2010 году питерская арт-группа «Война» провела перформанс в супермаркете под названием «Сказ о том, как П**** Войну кормила», когда одна из участниц засунула курицу себе во влагалище. На какую статью могло бы претендовать сейчас такое действие?

– Ни история, ни юриспруденция не любят сослагательного наклонения, поэтому что могло бы быть, я не стал бы комментировать. Но все эти фразы «Нет войне», со звездочками, без звездочек, с украинскими флагами, антивоенные перформансы, укладываются в административную ответственность по статье 20.3 КоАП. Аккуратнее нужно в случае повторного [задержания] — может быть уголовная ответственность пока по статье 280.3. Пока таких случаев ещё не было, но будут, потому что «административок» уже почти тысяча по стране.

Аккуратнее нужно с высказываниями в виде рисунков на стенах, на памятниках, на любых сооружениях. Это квалифицируется сейчас как вандализм по мотиву ненависти и уголовных дел не намного меньше, чем за фейки об армии. Около 25 уголовных дел по стране. Даже фраза «Нет войне», написанная баллончиком под мостом в городе Владимир, стала основанием для возбуждения уголовного дела о вандализме.

– А по статье о хулиганстве возбуждают дела за антивоенные акции?

– Вот известный был перформанс 6 марта в Петербурге, когда было сожжено чучело в камуфляже с мешком на голове и надписью. [Автор акции] Игорь Мальцев находится под стражей. В его случае сжигание чучела было расценено как «хулиганство по мотивам политической и идеологической ненависти» (дело возбуждено по ч. 2 ст. 213 УК РФ с максимальным наказанием до семи лет лишения свободы — прим. ред). А сжигание дивана с тем же антивоенным месседжем в Краснодаре было расценено как административное. Так что бывает по-разному.

– Поводом для задержания Саши Скочиленко стал донос некой пенсионерки. На днях «Единая Россия» объявила о запуске бота, который будет помогать в поиске национал-предателей. Аналогичные инициативы запускают различные ведомства. Это, скорее, такая легитимизация «борьбы с предателями» в виде «запроса народа», пиар-акция того, что есть некая народная поддержка? Или создание такого института доносчиков действительно необходимо в работе силовиков? Насколько часто эти доносчики действительно играют роль?

– С юридической точки зрения, разницы нет: уголовное дело возбуждено, потому что кто-то написал какой-то там донос или оперативник выявил публикацию и составил рапорт. Процессуального значения это не имеет. С морально-этической и общественно-политической точки зрения, государственное поощрение практики доносов является почти обязательным элементом тоталитарного государства, повышает контролируемость и эффективность управления [обществом]. Фактически все эти доброхоты-барабанщики, которые сообщают чего-то там силовикам, — это добровольные помощники милиции. Это не только советская практика — и в Российской империи так было: уборщики, охранники, коммерческие секс-работницы — основная агентура для полицейских.

И люди, которые сообщают правоохранительным органам разную значимую информацию, есть и сейчас. Бабушки, сидящие на скамейках, и так далее. Это, грубо говоря, такое продолжение силовиков.

– А есть понимание: на сколько часто среди них встречаются искренне взволнованные? Или все на зарплате?

– По-разному бывает. Есть кибердружинники Екатерины Мизулиной, которая получает на них бюджетные средства (из «Лиги безопасного интернета» — прим. ред.), есть условные казаки, которые на Кубани за счет регионального бюджета существуют и де-факто выполняют полицейскую функцию.

Есть организации, которые осваивают бюджет на поиск разного рода антипатриотических сообщений или «пропаганды гомосексуализма» среди несовершеннолетних. Есть разные IT-компании, которые разрабатывают программы поиска такой информации в социальных сетях. Групп, организаций, компаний, которые де-факто действуют в интересах полицейского государства, много. Некоторые пытаются делать карьеру: например, движение «Наши», товарищи из нулевых годов, и так далее. Есть люди, которые просто истово поддерживают Путина, вот эту всю [слово запрещено Роскомнадзором], ненавидят украинцев, американцев и всех остальных по списку.

Кто из них приносит больший вред, сказать трудно. Но это то общество, в котором мы сегодня живем.

– Вопрос в том, насколько сильно сейчас трансформируется вся эта культура доносительства. Можете ли вы уже сейчас по делам, которые ведёте, сказать, что там важную роль сыграли именно доносы, или всё-таки пока силовики сами справляются без поддержки граждан?

– Доносы определенную роль выполняют. Но невозможно точно знать, что было изначально. Если оперативник хочет представить это как самостоятельное выявление, он любую полученную информацию оформит как рапорт об обнаружении признаков преступления и запишет «палку» себе.

А если ему нужно отчитаться о том, что это информация пришла от каких-то информаторов, потому что ему тоже нужно отчитываться о работе оперативной, агентурной и так далее, то он запишет даже собственную полученную информацию спишет на кого-то.

– Да, но при этом есть дела, например, как с учительницей из Пензы Ириной Ген, абсолютно потрясающее воображение, потому что записали её ученики — поколение, которое мы называем «зумерами» и привыкли наделять некими качествами типа свободолюбия и так далее. Или, например, тот же Сергей Клоков: очевидно, что либо разговор был пересказан, либо записан собеседником. То есть имеются в виду такие дела, когда без прямого участия доносчиков, собранной ими фактуры, не получится завести дело.

– Про Клокова не факт. Не исключено, что он, будучи полицейским и имея доступ к секретной информацией, был просто на прослушке со стороны своих коллег, или со стороны управления собственной безопасности, или ФСБ. Этого пока мы утверждать не можем.
Про Ирину Ген — да, если бы восьмиклассники не сообщили, то скорее всего уголовного дела не было бы. При этом, конечно, школьники тоже бывают разные и школы бывают кардинально разные: в одних невозможно такое себе представить, а в других ходят в военной форме, устраивают парады и роют то ли могилы, то ли что они там роют…

– Окопы, да. 

– Окопы, да. То есть бывает все по-разному. И работая с тем, с чем работаю я, давно ничему не удивляешься. У нас есть уголовные дела, когда аспирантка написала донос на своего научного руководителя, когда директора школ писали доносы на восьми-девятиклассников, когда вот восьмиклассники написали. В общем, к сожалению, такое случается.

Но нельзя одно дело экстраполировать на всю ситуацию. Это типичная ошибка логическая. Вот случилась история в Пензе — давайте думать, что все восьмиклассники стучат на своих учителей? Нет же, это не так. И мы же не знаем, может быть, это не весь класс решил, а кто-то один написал. Нельзя торопиться делать какие-то обобщающие и далеко идущие выводы.

– Да, но мы уже начинаем озираться, цензурировать свою речь, хотя казалось, что эти все времена со сталинскими репрессиями далеко позади. Оказалось, что очень близко, потому что каждого можно записать и сдать куда нужно все эти записи.

– Доносы никуда не девались, доносы были всегда. Уголовные дела на основании доносов возбуждали всегда. Куча организаций включена в реестр иностранных агентов за последние восемь лет на основании доносов. Куча уголовных дел об экстремизме, об оправдании терроризма возбуждены на основании доносов. Это не что-то, что случилось сейчас за последние два месяца.

– Но ведь доносы бывают разными. Это могут быть те же самые кибердружинники, а могут быть действительно простые люди, которые смотрят только «Первый канал».

– Простые люди. Надо исходить из того, что на любую вашу публикацию, которую вы делаете, ваш сосед, ваш подписчик, любой комментатор может написать донос в правоохранительные органы.

Вы не должны чувствовать себя в безопасности, когда вы пишете что-либо, особенно про текущую общественно-политическую ситуацию в стране и в мире у себя в социальных сетях. То, что у вас закрытая группа, то что у вас два с половиной подписчика или канал на 150 человек, не должно создавать для вас никакой иллюзии безопасности, что вы не распространяете публичную информацию.

Как я уже сказал, всё, что касается войны в Украине, любая информация, которая противоречит позиции Министерства обороны, в случае её распространения создает основание для возбуждения уголовного дела. Сейчас этих уголовных дел уже несколько десятков, будет больше.

«Война против всех»

– «Сетевые свободы» недавно выпустили аналитику, согласно которой с 2017 до 2019 года количество политических преследований снижалось по некоторым статьям — например, за тот же экстремизм. А за последний год выросло в два раза. В интервью «Медиазоне» в 2019 году вы говорили, что власть озабочена, чем занять силовиков, потому что штат слишком большой, а реальных внутренних врагов нет. И в связи с этим хочется уточнить: врагов нашли? И хватит ли нам всем по персональному силовику в России?

– Хватит, потому что Владимир Путин воссоздает ГДР времен Штази (Министерство государственной безопасности ГДР, неофициально сокр. Штази от нем. Stasi — тайная полиция, контрразведывательный и разведывательный государственный орган ГДР — прим. ред). И тогда государству эта задача оказалась вполне по силам. Фактически был тотальный контроль над всеми восточными немцами со стороны спецслужб. Такое на практике в истории было не так давно. И те же самые люди сейчас управляют нашей страной, они знают, как это делается. Это во-первых.

Что касается образа врага сейчас, это, безусловно, все западные страны. Они прямым текстом перечислены в списке враждебных стран. Соединенные Штаты Америки, прежде всего, Евросоюз — во вторую очередь, он там немножко лоскутный, а Украина — поле боя с врагами. Так это воспринимается российскими властями. И соответственно, все те, кто внутри страны не согласен с этой концепцией и против войны, являются…

– Предателями.

– Фактически предателями, да. Собственно, есть две категории: враги и предатели. И принципе, это одни и те же люди. И соответственно вся мощь силового аппарата предназначена именно для них.

«Врагами» являются разные люди, но корни примерно одни и те же: кто разделяют либеральные ценности и кто против нынешнего политического режима. Даже Свидетели Иеговы — это [представляется, как] нетрадиционные религии, которые пришли с Запада, вот это всё.

Трансформация, безусловно, произошла, потому что с приходом Путина к власти самыми главными врагами были международные террористы и их приспешники на Северном Кавказе. Это началось с контртеррористической операции, с кем мы воевали все эти первые годы на Кавказе, и образом врага тогда были всякие лагеря Шамиля Басаева.

На каком-то уровне это была даже консолидация с Соединенными Штатами Америки, потому что американцы тоже в то время начали вести международную войну с терроризмом. Были какие-то точки соприкосновения.

А потом постепенно от террористов, исламистских радикалов прежде всего, потому что террористы тоже бывают разные (Брейвик — это тоже террорист, просто крайне правый), образ врага трансформировался в неких экстремистов. Это очень неопределенная группа людей, которые позволяют себе какие-то высказывания.

Сначала это коснулось правых русских националистов. Может быть, вы не помните, что статья 282 УК называлась «русской», потому что по ней судили именно русских националистов. И тогда правозащитники, мы в том числе, туда особенно не лезли, потому что националисты используют хейтспич вроде «хватит кормить Кавказ», хейткраймс — насилие по мотиву ненависти, в общем, это не совсем либеральная риторика.

А потом переместилось на критиков власти. Защищаемыми группами стали чиновники, полицейские и прочие социальные группы по признаку принадлежности к органам власти. Всё это трансформировалось в борьбу с политической оппозицией, то есть с Навальным, его сторонниками, которых тоже записали в экстремисты. А теперь мы боремся (я имею в виду, Кремль) со всеми вообще.

Любой, кто публично не поддерживает политику Путина и позволяет себе критические высказывания на русском языке, сегодня находится в равной угрозе преследования. Это могут быть не только уголовные или административные преследования. Это могут быть и нападение, и избиение, и маркировка, и травля в социальных сетях. К нам приходили люди, которых увольняют (преподаватели, студенты, бюджетники). У большинства просят написать заявление об увольнении. Это война против всех.

Фотография обложки: страница Феминистского антивоенного сопротивления на Facebook

Редакция «Вёрстки»