«Сыночка, если подпишешь заявление на войну, завтра можешь меня хоронить»
Родственники заключённых новосибирской ИК-14 провели сход у колонии с требованием не отправлять их родных на войну
Утром 3 ноября десятки родственников заключённых новосибирской ИК-14 собрались возле колонии и потребовали от начальства информации о том, где находятся их родные. По сообщениям СМИ, в новосибирских исправительных учреждениях вербуют бойцов для ЧВК Вагнера. Связь с заключёнными ИК-14 оборвалась, на свидания к ним не пускают, и родственники опасаются, что тех могли завербовать.
«Вёрстка» побывала на собрании родных возле колонии и рассказывает, как оно происходило, почему родственники думают, что осуждённых могут отправить в Украину, и что они предпринимают, чтобы этому помешать.
Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал
«Родная, если ты читаешь это письмо, значит я подписал контракт с ЧВК. Я тебя очень люблю, обязательно позвоню, как появится возможность», — по словам жительницы Новосибирска Яны Гусевой (имя изменено), такое письмо, написанное рукой мужа и сфотографированное, она получила несколько дней назад по вотсапу.
Её муж отбывает наказание в ИК-14, и с воскресенья 30 октября с ним нет связи: телефоны колонии не отвечают, ФСИН-письмо не доходит. Что случилось с мужем, Яна не понимает.
Утром 3 ноября она выезжает из Новосибирска в сторону колонии. Там она должна встретиться с родственниками других заключённых, которые оказались в такой же ситуации. Яна хочет попасть на приём к начальнику колонии, чтобы выяснить, где её супруг.
Ехать в Тогучин, где находится ИК-14, из Новосибирска — порядка 2,5 часов, поэтому выезжать приходится затемно. Кто-то добирается электричкой, кто-то — на машинах. Яна едет на автомобиле вместе с корреспонденткой «Вёрстки». По пути жена заключённого рассказывает о своём муже и о том, как он оказался в колонии.
«У него была сезонная работа, он летом на кладбище устанавливал памятники, а зимой перед новым годом торговал ёлками. Я и не могла подумать, что он задумал какой-то криминал, — говорит Яна. — Просто в один прекрасный момент заметила, что он начал употреблять наркотики. Мы ругались дома, ругались, даже подрались один раз. Потом он решил, что надо завязывать. Но его вскоре арестовали». Оказалось, что супруг не только употреблял наркотические вещества, но и участвовал в распространении.
Яна знала, что ЧВК Вагнера вербует заключённых для участия в боевых действиях. Она прочитала об этом несколько месяцев назад и испугалась за мужа. Она с самого начала надеялась, что с ним ничего подобного не случится, и пыталась заранее провести с ним беседу на эту тему. Выяснилось, что её супруг не против поехать на фронт — особенно если за это заплатят (по информации в СМИ, ЧВК Вагнера обещает завербованным заключённым амнистию и деньги).
«Мы с ним поговорили об этом последний раз в сентябре, я к нему на свидание приезжала, — вспоминает Яна. — Мы поругались, потому что я против этого. Я ему говорю: „Ладно бы у тебя срок большой был, а тебе осталось-то сидеть“. Решили, что он не пойдёт, если вербовать приедут. А в итоге подписал согласие… Но это ужас, они же могут не вернуться вообще. Им там льют в уши про помилование, про большие деньги, что у них будет возможность отказаться в любой момент. Но это же смешно!»
В голосе Яны досада: она ждёт мужа уже несколько лет, растит двоих детей, которым говорит, что папа «уехал на работу», крутится, как белка в колесе, ездит к нему на свидания, а он решил «выйти на свободу с чистой совестью», рискуя жизнью.
К 10 утра возле ворот исправительной колонии собирается около 30 человек — родственников осуждённых. Они, как и Яна, с начала недели не могли связаться со своими родными и по-настоящему забеспокоились, когда накануне фонд «Русь сидящая» сообщил, что в ИК-14 побывали вербовщики из ЧВК Вагнера.
«Во время визита на территорию не пустили никого из сотрудников, беседу вели малыми группами, — написал фонд. — Ехать на фронт подписался 251 человек. По итогам собеседования и отбора в списке добровольцев оказались 203 человека. Среди добровольцев есть те, кто прошёл суд на ПТР и те, у кого сроки уже подходят к концу».
По данным «Руси сидящей», ЧВК побывали также в колонии особого режима ИК-13, ИК‑2, ИК‑8, ИК-18 города Новосибирска и ИК-12 (Куйбышев), в каждой завербовав от 200 до 250 человек, а в ИК-12 — 280 добровольцев. Во всех этих колониях, как и в ИК-14, сейчас не работают телефоны и отменены свидания под предлогом ковидного карантина. Но только родные заключённых из колонии в Тогучине решились объявить массовый сход и узнать, что случилось с их мужьями и сыновьями.
«Мы не бунтовать приехали»
Перед тем, как группа зайдёт на территорию колонии, одна из самых активных родственниц — Наталья Джаниева — проводит короткий инструктаж для собравшихся. Женщины перешучиваются между собой о том, что их сбор могут принять за несанкционированный митинг.
«Мы приехали не бунтовать, — говорит Джаниева. — Мы просто хотим узнать информацию, почему нет связи с нашими мужчинами, почему нет свиданий, есть ли ЧВК в колонии, на каком основании они собираются вывозить осуждённых. Сегодня приёмный день у заместителя начальника колонии Михаила Сергеевича Плотникова. Сейчас мы пойдём к нему просить свиданий и звонков».
Джаниева рассказывает, что многих родственников насторожил запрет на свидания — раньше такого никогда не было, даже во времена жёсткого коронавирусного карантина в регионе в 2020 году. То, что одновременно с запретом исчезла телефонная связь, кажется ещё более странным.
Пока собравшиеся дожидаются всех, кто обещал приехать, некоторые рассказывают «Вёрстке» о себе и своих родных, находящихся в тюрьме.
У 63-летней Антонины Селивенко в Тогучинской колонии сидит один из сыновей, а второй, его подельник по делу о распространении наркотиков, отбывает наказание в другой новосибирской колонии — ИК-18. Селивенко говорит, что давно уже слышала о том, что вербовщики ЧВК ездят по колониям, и старалась предупредить сына.
«В последний раз он звонил мне в субботу, — рассказывает женщина. — Вроде я его настраивала, чтобы он в случае чего не соглашался. Сын говорил, что они ждут ЧВК-шников, но он ничего им не подпишет. Но мы не знаем, как на самом деле вышло. Там же с ним психологи работают, неизвестно, как мозги им промоют, и они уедут. А я больная, у меня астма, я задыхаюсь, и хорошо, что меня девочки привезли на машине, я еле хожу».
Она волнуется, чуть не плачет и затягивается поочерёдно то сигаретой, то ингалятором.
«Я приехала сюда, чтобы узнать, подписал он или не подписал, — продолжает Антонина. — Представьте моё состояние! Сегодня четверг, с субботы от него звонков нет. Я ночами не сплю. Ему дали 15 лет, сидеть ещё больше половины срока. Я хочу его дождаться. Я ему сказала: „Сыночка, если ты подпишешь заявление на войну, завтра можешь меня хоронить. Я живу ради того, чтобы дождаться тебя“».
Телевизору, в котором говорят об успехах российского наступления в Украине, Антонина не верит: «Там говорят, что всё хорошо. Но это всё на дураков рассчитано, а мы не настолько глупые, чтобы этому верить».
Но она боится, что вербовщики могут надавить на самое больное — на чувство вины заключённых, которые «сидят на шее у семьи»: «Вербовщики им обещают, мол, вы будете воевать, а ваши родственники получат деньги. И что можно выйти на свободу раньше времени. А мы же не мыши подопытные, мы же понимаем, что к чему!»
У Ларисы Кобзевой в ИК-14 тоже сын, ему 20 лет. Она не сомневается, что ЧВК действительно приезжали в лагерь, но не может с уверенностью сказать, какое решение принял её ребенок.
«Вроде как до 22 лет без разрешения родителей в ЧВК не берут, но я точно этого не знаю. А вдруг ему всё же предложили и он согласился? — гадает Лариса. — Если наши родные принимают решение туда пойти, то они должны обсуждать это с нами. Это судьбоносное решение — пойти на спецоперацию — а они изолированы без связи, и мы ничего не знаем. Мы ни спать не можем, ни есть, среди нас и пожилые родители есть, у кого со здоровьем плохо».
У родственников осуждённых с собой обращение на имя начальника ИК-14, в котором говорится, что вербовка заключенных для участия в СВО «является нарушением не только российского законодательства, не предусматривающего участие заключённых в той или иной спецоперации даже по их собственному желанию, но и требований карантина, введённых главным санитарным врачом».
В коллективном обращении родственники просят предоставить им всем внеочередное краткосрочное свидание с осуждёнными или звонок, а также в ближайшее время предоставить звонок тем заключённым, которые согласились участвовать в «спецоперации» в Украине. Они также требуют «организовать в ближайшее время встречу уполномоченного по правам человека и членов ОНК с родственниками осуждённых» и «приостановить все действия по подготовке и отправке заключённых в зону СВО без решения указанных вопросов».
Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал
«Ради бога, но своего сына я туда не отдам»
Оказавшись в зале приёма передач, группа родственников надеется, что заместитель начальника колонии выйдет к ним. Но тот соглашается принять их только малыми группами по четыре человека.
Наталья — та самая, что проводила инструктаж — заходит в первой четвёрке. Через некоторое время возвращается и говорит, что во время встречи Плотников чётко не ответил ни на один её вопрос.
«Он вообще никаких комментариев нам не дал, — рассказывает она. — Карантин, сказал, не он придумал. По связи сказал, что есть технические причины. По вербовке мы спросили, находились ли ЧВК на территории колонии. Он сказал: „Я не знаю“. Мы спросили: „Вы опровергаете?“ — „Нет“. — „Вы подтверждаете?“ — „Нет“. Я спросила, где мой муж. Он ответил: „На промке“ (промзоне. — Прим. „Вёрстки“). Так мой муж не был до этого на промке! Позвонить не дали».
В кабинет к Плотникову отправляется следующая группа. Тем временем Игорь Ромашин (имя изменено) — отец одного из заключённых — жалуется «Вёрстке» на двойные стандарты, принятые в колонии. С одной стороны, родственников перед каждым свиданием проверяют вдоль и поперёк. С другой — посторонние люди из ЧВК спокойно проходят на территорию.
«Есть режим, есть служба, которая создана для того, чтобы режим соблюдался, а получается так, что некая группа людей приезжает и спокойно занимается вербовкой?» — рассуждает он.
Сыну Игоря 28 лет, он попал в колонию два года назад.
«У него срок 11 лет, но у меня есть надежда, что он выйдет, — говорит Ромашин. — Мы строим планы на будущее. А проводить его в зону боевых действий — это значит лишиться надежды, смириться с тем, что я его не увижу. Я бы очень хотел с ним сейчас поговорить. Последний раз мы общались в воскресенье. О ЧВК отдельно не говорили, он мне только сказал: „Пап, ты не волнуйся, я нормальный человек, я всё понимаю“. То есть он не собирался ничего подписывать».
Мария — 47-летняя медсестра — тоже надеется, что её сын не стал бы вступать в ЧВК. Он попал в колонию недавно — летом 2022 года — и на свидании с ним мать была всего один раз.
«Я, конечно, не думаю, что в 20 лет они совсем ничего не соображают. Но он же как-то сюда попал, — рассуждает она. — Хорошо, с этим мы смирились. Но когда мы узнали, что они, будучи в изоляции, могут подписать якобы добровольное согласие о службе в ЧВК, мы были в шоке. Идти на эту спецоперацию, на эту бойню?! Я не для этого его столько растила, чтобы отдать кому-то. Я не осуждаю никого, ради бога, но своего сына я туда не отдам. У меня один ребёнок. И я у него одна»
Мария говорит, что обсуждала с сыном вербовку в ЧВК и запретила ему даже думать об этом: «Я ему сказала: ни в коем случае, иначе можешь меня сразу хоронить, потому что я этого не переживу. И он знает, что я сердечница, он видел за двадцать лет немало моих приступов».
Она считает, что кто-то из заключённых может отправиться на фронт, думаю, что таким образом поможет семье — заработает денег, освободит от финансового бремени. Но ей такая мотивация кажется ложной: «Я бы им всем сказала: вы поможете нам тем, что будете здесь сидеть, а мы будем точно знать, что вы живы».
«С моего отряда многие согласились»
К полудню почти все, кто хотел поговорить с заместителем начальник ИК, уже выходят из его кабинета — всем сообщили, что их родные сейчас находятся в колонии. Антонина Селивенко пересказывает свой диалог с руководителем учреждения так: «Я его спросила, а что будет завтра. А он ответил, что сегодня мой сын здесь, а завтра может другой закон выйти».
Родители и жёны заключённых разочарованы тем, что им не дали повидаться с родными или позвонить им, не сказали ничего определённого про приезд ЧВК. Сдаваться они не собираются: планируют писать обращения в прокуратуру и следственный комитет.
Вдруг в толпе появляется женщина, которая пришла сюда совсем по другой причине. Она встречает заключённого, который сегодня выходит на свободу. Его зовут Юрий. Когда он появляется в холле, его окружают со всех сторон. Родственники других заключённых начинают наперебой расспрашивать про визит ЧВК.
«Вербовки как таковой не было, — говорит им Юрий, только что отсидевший 20 лет за убийство. — Приехали, представились, разъяснили: если есть желающие, то пожалуйста. Сказали, что одобрено это непосредственно у высшего руководства, наверху. Зарплата там обязательно, сказали, больше ста тысяч. Народу много вызвалось, человек 100–200. Давления не было, по желанию сказали записываться».
Наталья называет фамилию своего мужа и спрашивает, согласился ли тот пойти в ЧВК. Юрий кивает. Наталья заливается слезами, почти теряет сознание, подруги подают ей воду и валерьянку.
Домой корреспондентка «Вёрстки» едет вместе с Яной и Антониной. По дороге они получают сообщение от тех, кто всё ещё находится возле ИК. Оказывается, уже после окончания схода к территории подъехали полицейские. Кто-то сказал им о «несанкционированном митинге», и они прибыли выяснять обстоятельства.
Антонина, услышав об этом, возмущается: «Господи, да у нас же плакатов не было никаких, какой же это митинг? Где же правды искать? Были же журналисты! По какому каналу это покажут?».
Коллаж на обложке: Рим Сайфутдинов
Редакция «Вёрстки»