«Я всё смотрю телевизор — жду, вдруг надежда какая-то появится?»

Сразу же после объявления мобилизации 46-летний муж Елены Кирилловой (имя изменено) пришёл в военкомат добровольцем — в тот же день семья потратила 50 тысяч рублей на обмундирование для него, лекарства и вещи первой необходимости. Елена провожала близкого на войну уже во второй раз. В апреле воевать в Украину уехал её сын-контрактник. Но спустя несколько месяцев он захотел покинуть поле боя — и родителям пришлось лично вытаскивать сына из нелегального лагеря для отказников в Брянке Луганской области. «Вёрстка» публикует монолог матери отказника и жены добровольца о том, как война изменила жизнь её семьи.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Во второй раз вместо тебя я уже поеду»

Мой сын-контрактник отправился в Украину в апреле. Пока он находился на передовой, он не жаловался. Он рассчитывал, что будет в зоне боевых действий 90 дней, в соответствии с контрактом, а потом вернётся домой и отдохнёт. Когда его не отпустили, он написал отказ от участия в спецоперации, после чего его привезли в Брянку и стали удерживать в подвалах. Тогда он писал мне: «Наши нас же и закрыли». Он не мог понять, как это возможно, и разочаровался в армии.

В августе мы с мужем, как и некоторые другие родители отказников, приехали в Луганск, чтобы вытащить сына — преодолели несколько тысяч километров (супруги летели за сыном из одного из дальневосточных регионов. — Прим. «Вёрстки»). Уже на месте мы вышли на связь с командованием, и нам сказали, что в Брянке с ребятами работают психологи. Я знаю, что к некоторым отказникам на самом деле применяли насилие, но моего сына бог миловал.

Когда его отпустили и мы встретились, я первым делом попросила: «Раздевайся, будем смотреть синяки». Он сказал мне, что его никто пальцем не тронул, ничего на голову ему не надевали (некоторые военные, побывавшие в Брянке, рассказывали об избиениях и издевательствах в лагере. — Прим. «Вёрстки»). Пока сын выполнял погрузочные работы, находясь в этом лагере, над ним не издевались. Но три раза уводили на беседы с психологом (по словам других военных, такие беседы вёл замполит Нечипоренко. — Прим. «Вёрстки») — уговаривали уходить на передовую. Сын отвечал, что без отдыха не поедет, и просил отпустить его домой.

Я привезла с собой в Луганск документы, подтверждающие, что в детстве врачи диагностировали у сына эпилепсию. Я сообщила о диагнозе командованию, несмотря на то что на медкомиссии, когда сына забирали в армию, врачи эпилепсию не нашли. Я думаю, детский диагноз всё равно повлиял на то, что сына из Брянки поместили в луганский госпиталь. Врачи подозревали у него коронавирус. Муж успел коротко с сыном увидеться в этом госпитале — кажется, передал ему сигареты. После этого сына вместе с группой военнослужащих отправили на самолёте в Ростовскую область — там его поместили в другой госпиталь, откуда мы его и забрали.

Я даже не могу описать свои ощущения в тот день, когда мы с сыном наконец встретились. Он пришел обросший, с щетиной, глаза у него бегали. Документов при себе не было — сказали, что якобы сгорели вместе с архивом. О войне сын много не говорил. Рассказывал, что нацисты в Украине и правда есть, но бойцы украинской ВСУ — такие же, как и русские мужики, то есть нормальные.

Перед отъездом домой мы сняли в городе Донецк Ростовской области квартиру, чтобы переночевать. Ночью сын кричал во сне, а я давала ему успокоительные. Помню, как он сидел передо мной и всё время повторял, что хочет домой. Когда мы возвращались, муж сказал ему: «Во второй раз вместо тебя уже я поеду». И я помню, как мы смеялись над этими словами. Но муж как в воду глядел.

«Мы потратили около 50 тысяч рублей, чтобы собраться на войну»

Мобилизация у нас началась в 4.30 утра 23 сентября — мужчин сразу стали срывать с коек. Вручали повестки и не давали ни одеться, ни обуться. Забирали с работы в том числе. Мой муж, глядя на всё это, решил сам пойти в военкомат. Он решил, что, если не придёт добровольно, его всё равно заберут — остановят на улице и даже не дадут домой зайти. Ещё он сказал: «Костьми лягу, но сына во второй раз на войну не отправлю — поеду сам».

Когда муж пришёл в военкомат, сотрудники ещё минут двадцать искали его документы. Они попытались вручить ему повестку и сразу же посадить в автобус, но мы настояли на том, что ему должны дать сутки собраться — не зря же он пришёл добровольцем.

Мы сами купили медикаменты, рюкзак, спальный мешок, налокотники, берцы, тапки, полотенца, нательное белье, трусы и носки. Мы поехали в специализированный военный магазин, где почти всё уже было раскуплено. В аптеках не было жгутов. В общем, мы потратили около 50 тысяч рублей, чтобы собраться на войну. Те, кого забирали на работе, приезжали потом на полигон с одним пакетом, то есть почти голые.

Когда сын узнал, что отец пошёл в военкомат добровольцем, у него волосы на голове зашевелились, он был в полном шоке. Но отговаривать моего мужа всегда бесполезно.

«Пехота из мобилизованных идёт только в одну сторону, а обратно — вряд ли»

На следующий день после того, как муж пришёл в военкомат добровольцем, его забрали на полигон, где мобилизованные неделю «ковырялись в носу». Они просто сидели, ожидали, когда их заберут на передовую. Жёны были возмущены, они стали атаковать сотрудников военкомата, звонить командованию, и с мобилизованными всё-таки начали заниматься. Ещё муж рассказывал, что во время учений они созванивались с теми, кого уже отправили в Украину — и бойцы называли себя мясом.

Я до последнего думала, что мужа не отправят воевать — всё-таки ему 46, он больной весь напрочь. Но с учений медкомиссия вернула домой только тех, кому за 60, и мужчин с серьёзными жалобами на самочувствие.

Мобилизованным обещали, что на передовую сразу их не отправят. Многим по 45–50 лет, они со времён армии не держали в руках автоматы ведь и тем более в людей не стреляли. Требуется время, чтобы ещё морально себе в голову вбить, что нужно в живого человека стрелять. Но спустя всего три недели на полигоне, 16 октября, их отвезли в Ростовскую область и почти сразу бросили на передовую. Об этом мне рассказал муж по телефону. Он брал с собой два мобильных, но симкарты их заставили выбросить, как только они оказались на передовой. Когда он находит человека со связью, он мне звонит. Говорит очень быстро, эмоционально — разговор длится минуты четыре.

Последний раз он звонил позавчера, а до этого более пяти дней у меня с ним не было связи. Он говорит: «Боже мой, нас пригнали и выкинули на передовую, неизвестно куда. Обидно до соплей. Я понимаю, что это спецоперация, но какое-то уважение должно быть к нам? Помнишь, мы ездили в Луганск? Там были ещё фантики, а теперь полная задница».

Я думала, что военным должна выделяться какая-то помощь — должны давать хотя бы покушать и покурить. Я думала, что их должны оставлять в тылу хотя бы дней десять, чтобы подучить. Но они попали сразу на передовую. Ни кормёжки, ни сигарет. Муж говорит: «Получается, мы как мясо. А офицеры спрятаны в домиках». Он рассказывает, что был готов к тому, что негде будет помыться — ведь это война. Но не думал, что нечего будет есть.

Мобилизованные собирают последние копейки и ищут любой магазин, чтобы затариться едой. Тратят деньги, которые жёны им всовывали в кармашки, — на хлеб, на сигареты. Уезжая, муж говорил: «Мне ничего не надо. Наша доблестная армия мне поможет, зачем я буду тащить деньги с собой?». Но оказалось, что надо было больше в карман пихать. Я вот засунула тысячу рублей только, кофе с собой дала, солёную рыбу, а надо было хотя бы карточку дать.

Государство якобы помогает, по телевизору показывают красивые сюжеты, но на самом деле мужчины получают только угрозы и попрекания. Командиры упрекают мобилизованных в том, что они жалуются женщинам, как дети. Но мужики тоже есть хотят. Каждый человек хочет кушать. Все мои знакомые женщины, которые отправили на войну мужчин, говорят одно и то же: мужики голодные, до них не доходят сухие пайки. Кто-то подозревает, что еду буквально продают. Интересно, куда девается еда, которую женщины передают мобилизованным, и носочки, которые бабушки им вяжут.

Успокаивает то, что рядом с мужем, по его рассказу, все мужчины хорошие, у них нормальные отношения, они помогают друг другу. Муж рассказал, что вытащил из бронежилета пластины, потому что тяжело с ними бегать — задыхается. Я попросила его выпить лекарства от сердца — наверняка, он ещё переволновался за все эти дни. Пока что он обратился к медбрату, ему что-то вкололи. Думаю, обычные витамины.

Когда мы говорили с мужем по телефону в последний раз, он сказал, что, хотя президент и пообещал обеспечить мобилизованных всем, его обещания никто не выполняет и мужчин бросили на передовую, как скотину. Командиры объясняли им, что пехота из мобилизованных идёт только в одну сторону, а обратно — вряд ли.

Когда я провожала мужа, он сказал: «Я, наверное, в одну сторону еду». И сейчас я вспоминаю эти слова. Он шёл туда с мыслью: если я не пойду, то кто пойдет? Говорил, что если родина велит, надо идти. А я просила его: «Давай только без героизма». Для меня он уже герой — потому что не стал бежать.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Свет по ночам горит — люди не спят, думки перебирают: жив или не жив»

После возвращения домой из Брянки сын отработал в своей военной части ещё несколько недель до завершения контракта, а потом подал на увольнение. Он говорит, что в армию больше не вернётся. Увольнение оформили буквально две недели назад.

Как я живу? Да никак. Плохо, отвратительно. Не сплю ночами, в голову лезут страшные мысли. Засыпаю к трём часам ночи, в шесть встаю вообще никакая. Каждый день жду звонка, чтобы услышать, что муж жив и здоров. Этот год — кошмарный. Всё было, и теперь ничего нет. Мы вообще без мужиков.

У меня не было и мысли, что когда-либо мы можем начать воевать с Украиной. Всё-таки это братья наши, один народ. Сколько у русских людей там родственников живет. Получается, с братьями воюем что ли? Но Украина ни при чём, с этим ведь связано НАТО. Воюет с нами Америка, а Украина просто подчиняется им — так говорят.

Город поменялся. Женщины стали очень злыми. Раньше вот идёшь по городу — встречаешь радостных женщин, а сейчас кидаются на других, как собаки. У каждой второй забрали мужа, ребёнка, отца. Вчера одна бабушка на улице сказала мне: «Почему мой внук должен идти воевать, если здесь шарахаются здоровые мужики и пьют?».

Тропинка до Украины — вся в слезах матерей и жён. Церкви все переполнены, у всех глаза опухшие — женщины рыдают. Свет по ночам горит — люди не спят, думки перебирают: жив или не жив.

Меня как-то поддерживают только успокоительные таблетки и младший ребёнок. Мне очень плохо, и я хожу в церковь, стою на службе. Прихожу домой, включаю Первый канал, Рен-ТВ, «Россию 24» — у меня больше каналов и нет. Я постоянно смотрю там все новости, пусть сын и говорил мне: «Нечего там делать». А я всё смотрю телевизор — жду, вдруг надежда какая-то появится? Может, расскажут про мир? Сидишь и смотришь, смотришь.

Исправлено 28 октября в 14:07. Изначально ошибочно говорилось, что у сына Елены диагностировали двустороннюю пневмонию.

Коллаж на обложке: Рим Сайфутдинов

Анна Рыжкова