«Я представляла, что меня схватят на паспортном контроле и накажут за то, что я против войны»

Многие люди, уехав из родной страны, запоминают её такой, какой видели в последний раз. У кого-то на эти воспоминания накладываются образы, которые создаются при чтении новостей. В итоге, приехав в родные края по делам или навестить родных, человек может столкнуться совсем не с той родиной, которую он себе представляет и какую помнит. Особенно если в стране за последнее время успели произойти серьёзные перемены.

«Вёрстка» поговорила с россиянами, которые недавно впервые съездили на родину после начала войны, о том, как изменилась страна, поменялось ли их восприятие России за время эмиграции и думают ли они, что однажды смогут вернуться домой.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Я довольно ярко представила себе, как выглядит информационный пузырь»

Катя (имя изменено), журналистка

Я не живу в России уже примерно 10 месяцев — уехала в феврале. Так вышло, что начало войны застало меня в отпуске за границей. Из него я решила не возвращаться домой — поехала в Латвию, осталась жить и работать там. Недавно — в январе — я впервые с того момента побывала на родине.

У меня с самого начала был страх, что в эмиграции я потеряю понимание, что на самом деле происходит в России. Я часто вижу людей, которые переехали давно и узнают о жизни в стране из новостей и телеграм-каналов. Россия, которая существует в их воображении, иногда оказывается совершенно нереалистичной.

Мне кажется, со мной такого пока не произошло. Всё-таки, помимо журналистов, я часто общаюсь с друзьями из других сфер, которые по-прежнему живут в разных городах России, занимаются повседневными делами. Не было ощущения, что в России — выжженная земля, которое может возникнуть, если живёшь далеко и узнаёшь обо всём только из СМИ.

Но всё-таки в чём-то мои представления о России за 10 месяцев немного разошлись с реальностью, а на какие-то вещи я стала смотреть другими глазами.

Когда только началась война, первое время казалось, что я не смогу приехать домой ещё очень долго или вообще никогда. Думаю, так же казалось многим журналистам. Мы сначала не понимали, как именно будут действовать новые законы о фейках и дискредитации, как по ним будут преследовать, как будут выглядеть репрессии. Это было тяжело — казалось, что прошлую жизнь отрезали.

Но со временем те, кому повезло и кто ещё не столкнулся с репрессиями, стали всё-таки ездить по делам или в гости к родным, и я тоже решила навестить семью.

С одной стороны, было страшно: вдруг я приеду, а дома всё совсем по-другому и от прошлой жизни ничего не осталось? С другой стороны, я боялась увидеть, что всё, наоборот, по-прежнему, и никому нет дела до происходящего. Но не случилось ни того, ни другого.

Сначала я приехала в Москву. Впечатление было тяжёлым. Праздники, раннее утро, на улицах пусто. Непривычно большие проспекты, всё такое огромное, унифицированное, вычищенное, стерильное. И сразу же на глаза попалось несколько билбордов с военными — что-то вроде «За наших», «За победу». Зловещее ощущение, будто всё ненастоящее. Ещё и сложно не думать о том, что на каждом шагу за тобой наблюдают камеры.

И всё это контрастирует с ощущением радости в некоторые моменты — вот я иду по такой знакомой улице, в магазин, куда ходила тысячу раз, и всё кажется таким родным. Чувства странные.

Из Москвы я поехала в родной город, где живёт моя семья. В купе со мной был молодой человек, который рассказывал, что он кадровый военный и 10 месяцев обслуживал истребители, которые летали «бомбить Украину». Поразило то, с какой гордостью он об этом рассказывал. Другая попутчица сказала, что её парень перевозит двухсотые и трёхсотые грузы — то есть погибших и раненых. Я не участвовала в разговоре и мне было тяжело его слушать, но и начинать конфликт в купе казалось не лучшей идеей.

А вот дома стало намного спокойнее. Это небольшой город, и в нём действительно ничего не изменилось — тот же двор, та же школа. Иногда было сложно поверить, что всё может быть настолько по-прежнему в стране, которая ведёт войну. И это ощущение даже пугающее — насколько обыденно всё может выглядеть изнутри.

Кстати, первые несколько дней я не устанавливала VPN — решила посмотреть, какая информационная картина может создаваться у человека, который лишён половины соцсетей и многих СМИ. Мне кажется, я довольно ярко представила себе, как выглядит информационный пузырь. Дома включён телевизор, из него постоянно вещает пропаганда, и ты вообще представления не имеешь, что происходит в другом информационном поле, и тебе даже неоткуда об этом узнать.

В целом я была очень рада встретиться с друзьями, с родными. Но было ощущение сильной злости на ситуацию. Почему одни могут спокойно жить дома, нормально себя чувствовать, а другие либо уехали и приезжают со страхом и какими-то сложными путями, либо остались и постоянно должны или бояться, или прятаться, или сталкиваться с репрессиями?

«Стало очень страшно, что меня арестуют прямо на границе»

Диана (имя изменено), фотограф

Мне 33 года, я живу в Лондоне с мужем и ребёнком, учусь на психолога. Муж работает в IT, и два года назад он приехал сюда работать, а мы — вместе с ним.

Наш отъезд не был связан с политическими причинами, просто интересно было пожить в другом месте. Но, конечно, то, что происходило в России, настораживало. Было ощущение, что ты можешь быть в относительной безопасности, только если ты молчишь, работаешь на «обычной» работе, не занимаешься активизмом и не добился ни в чём заметных успехов. А если ты начинаешь обращать на себя внимание, то это уже опасно. Невозможно было не замечать, как кого-то сажают в тюрьму, кого-то избивают на митингах, к кому-то приходят с обысками.

Переезжали мы во время эпидемии ковида, очень сумбурно и спонтанно. До последнего момента было непонятно, уедем ли мы вообще. Поэтому собирались мы в спешке, ни с кем нормально не попрощались. Мы всё ждали, когда закончится пандемия и можно будет поехать навестить родных. Но начало войны всё сломало, ехать в Россию стало страшно.

Но меня мучила мысль о том, что, возможно, я ещё лет 10 не окажусь дома. А ещё для меня было важно приехать и своими глазами всё увидеть. Поэтому в августе 2022 года я с одним рюкзаком поехала в Москву, а дочка с мужем остались в Лондоне.

Сначала создалось впечатление, что за два года в России с виду ничего не изменилось. Изредка попадались на глаза какие-то Z‑баннеры, но в целом было видно, что в больших городах жизнь течёт как обычно. Начинаешь говорить с людьми — и кажется, что не было этих двух лет. Но через полчаса беседы любой разговор так или иначе приходит к войне. Понимаешь: это спокойствие — кажущееся. На самом деле люди всё видят и понимают. Да, никто не валяется на улице в рыданиях, город выглядит как обычно. Но это не значит, что ничего не происходит.

Я заметила, что людям, которые уехали из России, в последнее время бывает страшно приезжать. У меня есть подруга, которая давно уже эмигрировала. Она каждый раз очень боялась ехать на родину. Я не понимала её паники, она ведь не сделала ничего опасного.

Но когда я стала планировать собственную поездку, я поняла её тревогу. Я никогда не была политической активисткой, но после начала войны делала о ней перепосты, обсуждала с подписчиками. Потом я стала делать это реже, в том числе и потому, что мне нужно было поехать домой. Стало очень страшно, что меня арестуют прямо на границе и я не вернусь к дочке.

Я задумалась о том, как это работает. Мне кажется, когда живёшь за рубежом и читаешь оппозиционные СМИ, вся твоя новостная повестка — это вечные ОМОНовцы, которые опять кого-то скрутили. А если ты живёшь в России и не вращаешься в оппозиционных кругах, у тебя ещё есть работа, обычные дела, ты видишь что-то кроме арестов.

Моя августовская поездка в итоге прошла довольно легко. Я даже воодушевилась — подумала, что можно приехать ещё раз, собиралась сделать это в январе. Но с тех пор ситуация изменилась, ввели новые законы, началась мобилизация, снова пошли слухи про закрытие границ. Я решила пока воздержаться от поездки. Хотя если бы что-то случилось — например, надо было бы с кем-нибудь попрощаться перед смертью — поехала бы.

«Единственную надпись с Z я увидела в ресторане. Там было написано: „Zа родину, zа президента“»

Лиза, сценаристка

Я уехала 28 февраля — это совпало с началом войны, но вообще у меня заранее была запланирована поездка в Израиль для репатриации. Я думала, что буду перемещаться между Москвой и Израилем, уезжать с концами не собиралась. За месяц до всех этих событий у меня умерла мама. Папа остался один, и нельзя было его совсем бросать.

План был такой, что я для начала уеду минимум на три месяца — чтобы сделать документы, освоиться, понять, нравится мне там или нет. Но в итоге вышло так, что мы с папой встретились только через 9 месяцев.

Я помню свои ощущения от Москвы, когда я уезжала. Люди были в совершеннейшем шоке и страхе, ментов в городе было раз в 10 больше, чем людей, пытавшихся протестовать. Я сама, пока не уехала, выходила на митинги, пыталась раскладывать листовки по почтовым ящикам, но увидела, что всё это бесполезно. Чувство было такое, как будто сейчас всё просто взорвётся, страна закроет границы, всех посадят или расстреляют.

Уехав, я говорила об этом с папой. Он отвечал: «Ну что ты драматизируешь». Я понимала, что изнутри ситуация ощущалась не так остро, как выглядела снаружи из новостей.

Думая о поездке в Россию, я представляла, что меня схватят на паспортном контроле и накажут за то, что я против войны, тут же бросят в тюрьму. Но вернуться надо было: я очень хотела повидаться с папой. К тому же в Москве были дела. Так что в ноябре, оказавшись в Грузии, я решила оттуда полететь в Москву — ведь это недалеко.

Я подготовилась — удалила разные опасные посты, которые могли бы меня как-то скомпрометировать. Но ничего особенного на границе в итоге не произошло. Я вышла из самолёта, отдала на контроле паспорт, мне поставили штамп — и всё.

«У страха глаза велики», — так я бы назвала свои ощущения от пересечения границы. Но очень впечатляет то, что этот страх вообще существует и люди живут с ним как за пределами России, так и внутри.

Из Внуково я поехала в Химки, по кольцу объехала половину города, но не увидела ни плакатов, ни наклеек с Z. Единственную надпись с Z я увидела в ресторане. Там было написано: «Zа родину, Zа президента».

Что изменилось — так это то, что в торговых центрах исчезли многие зарубежные магазины. Нет привычных вывесок Zara, H&M, сплошные билборды с российскими товарами. А ещё очень много рекламы по продаже недвижимости с огромными скидками.

Ещё показалось, что в метро стало меньше молодёжи, а в центре города — в целом меньше людей. Может, многие уехали, а кому-то стали не по карману развлечения и заведения в центре. Точно знаю, что среди моих знакомых переехало очень много людей, и это печально — страна теряет классных молодых специалистов. Но с их точки зрения это, конечно, разумный прагматизм.

Неделю я провела, встречаясь с родственниками и друзьями. Вспомнила, как быстро в Москве устаёшь по сравнению с более маленькими городами. Ну а потом спокойно уехала.

Конечно, я хотела бы приехать снова и навестить папу. Я буду это делать, если и дальше будет такая возможность. А если нет — будем искать способы, чтобы он приезжал ко мне.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Фанатичное, почти религиозное отрицание, игнорирование. Как будто война — это табу»

Владимир (имя изменено), политтехнолог

Я много лет работал на выборах и после последних, осенью 2021 года, как всегда уехал в Азию — на зимовку. Я не думал уезжать навсегда, был с одним рюкзаком. Из-за разгрома ФБК давно появилось сильное желание оказаться где-то в безопасном месте — но всё же я рассчитывал вернуться весной. В феврале 2022 года стало ясно, что возвращаться нельзя.

Мои эмоции по поводу 24 февраля лучше всего описывает строчка из песни Влади: «Как это, ***, возможно?». Я участвовал в уличных протестах с 2007 по 2021 год, много работал с оппозиционными кандидатами на выборах. Мне казалось, что я уже всё понимаю про российскую политику. Но я никогда не мог себе представить, что дело дойдёт до такой войны. Моё понимание мира рухнуло, возвращаться стало некуда.

Я провёл в Азии ещё четыре месяца. Деньги давно кончились. Я читал новости и книги, пока однажды в июне мне не приснился сон про детство и маму. С утра в душе поселился страх, что я больше никогда её не увижу. На фронте и в Москве всё было относительно спокойно — и тогда я решил, что если ехать в Россию, то сейчас.

У меня был опыт подобного возвращения во время масштабных событий — в марте 2014 года, во время Крыма. Я хорошо помню восторженные настроения вокруг. Думал, в этот раз будет так же. Возбуждение, воодушевление.

Но я этого не увидел. Оказалось, что в Москве и Подмосковье про войну говорят намного меньше, чем за рубежом. С Крымом было наоборот: за границей мало кто обсуждал это, а в России говорили повсюду. Теперь же я видел вокруг себя только сосредоточенное молчание. Фанатичное, почти религиозное отрицание, игнорирование. Как будто война — это табу.

За пределами Третьего транспортного кольца начали закрываться магазины: вместо «Пятёрочки» открылась «разливайка», помещение бывшей «Азбуки вкуса» стояло пустым и сдавалось в аренду. Но в центре города всё работало как раньше.

У клиентов и партнёров, с которыми я сотрудничал последние 10 лет, я увидел только растерянность. О том, что происходит и что будет дальше, расспрашивали они меня, а не я их. Среди тех, у кого есть работа, большинство стремятся «доработать» и после этого скорее уехать. В ближайшие несколько лет никто из них не ждёт перемен к лучшему. Мне показалось, что мечта об отъезде стала для многих защитным механизмом — как для кого-то им стало игнорирование войны. Всем невыносимо думать о будущем.

В сентябре в Москве я застал начало мобилизации. Я уехал из города и боялся не повестки, а закрытия границ. Но постарался не паниковать. Спустя неделю стало ясно, что закрывать границы не будут. Я закончил все юридические и финансовые дела, провёл с мамой её отпуск и купил билеты в Кыргызстан. Продумал запасной план, как буду выезжать через Казахстан по земле, если не выпустят на самолёте. Но улетел без приключений. А утром в тот же день взорвали Керченский мост.

По дороге из аэропорта Бишкека я испытал такое чувство освобождения, что было сложно представить себе, что однажды я снова захочу вернуться. Но сейчас, спустя три месяца, я понимаю, что с удовольствием приехал бы в Москву. Мне интересно там работать, я вижу своё будущее только связанным с Россией. Но, судя по опыту российских эмигрантов столетней давности, лелеять надежду на возвращение — это путь в никуда.

Я мечтаю вернуться домой, но надеяться на это нельзя. Такая надежда обычно приводит русских людей к катастрофе.

Иллюстрации: Дмитрий Осинников

Редакция «Вёрстки»