«Меня выгнали из дома, потому что я против войны»

На фоне собы­тий в Укра­ине замет­но рас­тёт агрес­сия внут­ри обще­ства. Груп­па Russian Field про­во­ди­ла опрос о том, слу­ча­лись ли у респон­ден­тов кон­флик­ты с род­ствен­ни­ка­ми из-за вой­ны. Пятая часть опро­шен­ных сооб­щи­ла, что они слу­ча­лись — в основ­ном так отве­ча­ли участ­ни­ки, кото­рые не под­дер­жи­ва­ют дей­ствия РФ.

Вме­сте с ФАС (Феми­нист­ским Анти­во­ен­ным Сопро­тив­ле­ни­ем) мы пуб­ли­ку­ем рас­ска­зы акти­ви­сток и акти­ви­стов о том, как вой­на рас­ко­ло­ла их семьи и при­ве­ла к домаш­не­му наси­лию.

Что­бы не про­пу­стить новые тек­сты «Вёрст­ки», под­пи­сы­вай­тесь на наш теле­грам-канал

«Я вырастил ублюдка, я вырастил фашиста»

Мои отно­ше­ния с роди­те­ля­ми ста­ли пор­тить­ся задол­го до нача­ла вой­ны. При­мер­но в 21 год я совер­шил каминг-аут, и после это­го обще­ние с мамой ста­ло невы­но­си­мым для нас обо­их. Почти любой раз­го­вор с ней закан­чи­вал­ся мои­ми сле­за­ми. Я посто­ян­но слы­шал в свой адрес: «Я тебя люб­лю, но не ува­жаю», «Не устра­и­вай мне тут свои гей-пара­ды», «Мне твоё мне­ние не инте­рес­но» и так далее. С папой обще­ние раз­ла­ди­лось ещё задол­го до это­го. У него явно депрес­сия, он очень замкнут в себе. Я пред­ла­гал ему обра­тить­ся к спе­ци­а­ли­сту, но он отка­зал­ся.

Когда нача­лась вой­на, я не сра­зу понял, что про­изо­шло. Осо­зна­ние слу­чив­ше­го­ся уда­ри­ло меня под дых толь­ко через восемь дней. И тогда жизнь ста­ла ощу­щать­ся как невы­но­си­мая пыт­ка. Каза­лось, всё, во что я верил, — ложь.

В тот вечер, когда я чув­ство­вал себя осо­бен­но пло­хо, роди­те­ли вдруг реши­ли пого­во­рить о моих пла­нах на буду­щее. Так вышло, что всплы­ла тема вой­ны, и мы выска­за­ли друг дру­гу всё, что дума­ли. Это выли­лось в ужас­ный скан­дал. Нико­гда не забу­ду папи­ны сло­ва: «Я вырас­тил ублюд­ка, я вырас­тил фаши­ста!» И мами­ны: «Он сни­ма­ет себя в свои аме­ри­кан­ские соц­се­ти, он про­дал­ся за айфон, он поли­ти­че­ская про­сти­тут­ка!».

В какой-то момент папа крик­нул: «Соби­рай свои манат­ки и с******й на ***!» Так меня и выгна­ли из дома, пото­му что я про­тив вой­ны. Когда я ухо­дил, мама демон­стра­тив­но вклю­чи­ла ново­сти и ска­за­ла моим млад­шим сёст­рам: «Смот­ри­те, что такое фашизм».

После это­го я пять меся­цев не общал­ся ни с кем из род­ных, кро­ме сестёр. Неде­лю назад мне впер­вые за всё это вре­мя позво­нил папа и спро­сил, как дела. Я слы­шал, что ему тяже­ло гово­рить. Он ска­зал, что всё слу­чи­лось очень быст­ро и что ему жаль. Раз­го­вор закон­чил­ся его фра­зой: «Я тебя люб­лю».

Сей­час я не живу в Рос­сии и не пла­ни­рую воз­вра­щать­ся в бли­жай­шее вре­мя. Но я верю, что вой­на закон­чит­ся и мы с семьёй сно­ва будем вме­сте.

«Тебе нужно с этим заканчивать»

С 24 фев­ра­ля я при­ни­ма­ла актив­ное уча­стие в анти­во­ен­ном дви­же­нии: ходи­ла на все акции, рас­кле­и­ва­ла листов­ки, рас­кла­ды­ва­ла их в уни­вер­си­те­те. Моя мама тоже заня­ла анти­во­ен­ную пози­цию. Папа же счи­тал, что «не всё так одно­знач­но». Я не гово­ри­ла ему, что состою в анти­во­ен­ном дви­же­нии, — зна­ла, что он сре­а­ги­ру­ет нега­тив­но. Но рас­ска­зы­ва­ла, что хожу на акции. Он пере­жи­вал, но не пре­пят­ство­вал.

В какой-то момент его пози­ция ста­ла менять­ся. Появи­лись про­па­ган­дист­ские «где вы были восемь лет, когда бом­би­ли Дон­басс?» и тому подоб­ное. Я пыта­лась его пере­убе­дить, а мама вооб­ще не обсуж­да­ла эти темы. В нача­ле мар­та он стал гово­рить, что мне надо пере­стать «зани­мать­ся ерун­дой» и что я пор­чу себе буду­щее. Повто­рял: «Тебе нуж­но с этим закан­чи­вать».

Одна­жды вече­ром я смот­ре­ла фильм «Дождя» про жур­на­ли­стов. Он очень меня вдох­но­вил, и я реши­ла обсу­дить его с отцом. Но в ито­ге раз­го­вор свёл­ся к войне и к тому, как, по его мне­нию, необъ­ек­тив­но она осве­ща­ет­ся неза­ви­си­мы­ми СМИ. Мол, они не пока­зы­ва­ют «вто­рое мне­ние». Посте­пен­но он стал общать­ся на повы­шен­ных тонах, потом кри­чать, а потом — уда­рил меня по лицу.

Во мне всё как буд­то обо­рва­лось. Я наде­ла сара­фан, взя­ла ноут­бук, зуб­ную щёт­ку и быст­ро ушла. Маме я рас­ска­за­ла об этом в сооб­ще­нии. Она пыта­лась уго­во­рить меня вер­нуть­ся домой, но я не хоте­ла туда идти. Наси­лия вокруг ста­ло слиш­ком мно­го, и я пони­ма­ла, что не гото­ва тер­петь его ещё и дома. Я отпра­ви­лась жить к подру­ге.

Пер­вое вре­мя после про­изо­шед­ше­го я не обща­лась ни с мамой, ни с бра­том — вооб­ще ни с кем из семьи. Потом, через пол­то­ра меся­ца, выяс­ни­лось, что за это вре­мя мама раз­ве­лась с папой, в чис­ле про­че­го из-за его пози­ции по пово­ду вой­ны. Мы с ней сно­ва ста­ли общать­ся, но живу я по-преж­не­му отдель­но. Что сей­час с отцом, я не знаю.

Тот пери­од, когда я обо­рва­ла кон­так­ты с семьёй, обер­нул­ся для меня ужас­ным стрес­сом. Я жила в аду. У меня усу­гу­би­лась депрес­сия, от кото­рой я стра­да­ла и рань­ше. При этом при­шлось сроч­но искать рабо­ту, нала­жи­вать само­сто­я­тель­ную жизнь. Из-за это­го я не смог­ла окон­чить вуз.

Даже сей­час, когда ситу­а­ция нор­ма­ли­зо­ва­лась, мне кажет­ся, что я не до кон­ца осо­зна­ла всё слу­чив­ше­е­ся и не про­жи­ла в пол­ной мере эти собы­тия. Рас­ска­зы­ваю — и кажет­ся, что гово­рю не о себе, а о ком-то дру­гом.

«Мы всегда есть друг у друга»

В мар­те сёст­ры-близ­не­цы — доче­ри псков­ско­го воен­но­го-кон­тракт­ни­ка, уехав­ше­го в Укра­и­ну, — вышли на анти­во­ен­ный пикет. Их забра­ли в поли­цию, соста­ви­ли про­то­кол о «дис­кре­ди­та­ции Воору­жён­ных сил», гро­зи­ли коло­ни­ей и про­во­ди­ли вос­пи­та­тель­ные бесе­ды. Эту исто­рию рас­ска­зы­ва­ет одна из сестёр.

Шесто­го мар­та мы вышли на анти­во­ен­ный митинг в Пско­ве. У нас был пла­кат со сло­ва­ми Бори­са Нем­цо­ва: «Укра­ине — мир, Рос­сии — сво­бо­ду». Кро­ме нас никто не при­шёл, но мы всё рав­но реши­ли раз­вер­нуть пла­кат. Почти сра­зу нас уве­ли в поли­цей­скую маши­ну.

В отде­ле­нии эшник угро­жал, что на нас «пове­сят» две или три ста­тьи, что нас исклю­чат из шко­лы, а роди­те­лей уво­лят с рабо­ты. Ещё гово­рил, что мы нику­да не посту­пим, — а мы как раз закан­чи­ва­ли выпуск­ной класс. В ито­ге нас запи­са­ли в орга­ни­за­то­ры митин­га и отпу­сти­ли до суда.

Мы не жале­ем о том, что сде­ла­ли. На про­тест мы реши­лись, пото­му что чув­ству­ем ответ­ствен­ность за про­ис­хо­дя­щее. Было ощу­ще­ние вины из-за отца. Я знаю, что оно доволь­но бес­смыс­лен­ное. В 2014‑м, когда нача­лась вой­на, нам было все­го десять лет, от нас ниче­го не зави­се­ло. Но это ощу­ще­ние всё рав­но не поки­да­ет. А ещё мы так посту­пи­ли, пото­му что очень пере­жи­ва­ли. Свя­зи с отцом не было, и у нас уже появ­ля­лись самые пло­хие мыс­ли. Всё это и выли­лось в про­тест. Сей­час отец уже не на войне — он уволь­ня­ет­ся.

В семье нас не поня­ли. Было очень мно­го ссор, скан­да­лов, всё нерв­но и тре­вож­но. Зато со сто­ро­ны под­держ­ка была огром­ная, и это помог­ло нам не опу­стить руки. Псков­ские поли­ти­ки и акти­ви­сты пред­ла­га­ли помощь, ФАС (Феми­нист­ское Анти­во­ен­ное Сопро­тив­ле­ние) про­явил боль­шое уча­стие. Нам даже помог­ли со сбо­ром на штра­фы.

Идео­ло­ги­че­ские раз­но­гла­сия у нас дома были ещё до вой­ны. В про­шлом году мы выхо­ди­ли на митин­ги в под­держ­ку Наваль­но­го, рас­про­стра­ня­ли пла­ка­ты с при­зы­вом осво­бо­дить его. Когда роди­те­ли узна­ли об этом, тоже было непро­сто.

Что­бы лег­че было всё это пере­жить, мы с сест­рой под­бад­ри­ва­ем друг дру­га. Даже если очень груст­но, пыта­ем­ся не уны­вать и пода­вать друг дру­гу при­мер. Ста­ра­ем­ся отвле­кать­ся: смот­рим сери­а­лы, соби­ра­ем паз­лы. Нас все­гда двое, и мы все­гда есть друг у дру­га.

Я ста­ра­юсь пом­нить, что про­ис­хо­дя­щее — это не навсе­гда. Ситу­а­ция изме­нит­ся. Как имен­но — зави­сит от нас. Хочет­ся обра­тить­ся к дру­гим акти­ви­стам и ска­зать: вы не одни — мно­гие люди не под­дер­жи­ва­ют вой­ну, про­сто их часто не слыш­но. Надо объ­еди­нять­ся и помо­гать друг дру­гу, пото­му что в оди­ноч­ку всё это побо­роть невоз­мож­но.

«Я проснулась, когда в квартиру уже заходили санитары»

Роди­те­ли два­жды про­бо­ва­ли сдать меня в пси­хи­ат­ри­че­скую боль­ни­цу за анти­во­ен­ные пла­ка­ты, и на вто­рой раз им это уда­лось.

Пер­вый раз слу­чил­ся в день акции ФАС «Мари­у­поль 5 000» (во вре­мя акции акти­вист­ки уста­нав­ли­ва­ли кре­сты в память о жите­лях Мари­у­по­ля, погиб­ших во вре­мя рос­сий­ской окку­па­ции. — Прим. ред.). До того момен­та мы с семьёй ста­ра­лись не обсуж­дать поли­ти­ку, что­бы не ссо­рить­ся. Дело в том, что папа — пути­нист до моз­га костей: он рабо­тал в мили­ции, а потом в судеб­ной систе­ме. Мама поли­ти­кой не инте­ре­су­ет­ся, но изред­ка смот­рит гос­ка­на­лы.

В тот вечер я увез­ла из роди­тель­ско­го дво­ра дос­ки для кре­стов, и мама это заме­ти­ла. Она рас­ска­за­ла папе, и позд­но вече­ром он при­е­хал ко мне в квар­ти­ру, спра­ши­вал, зачем мне дос­ки, отго­ва­ри­вал участ­во­вать в акции. К согла­сию мы так и не при­шли. Он отпра­вил­ся спать, а я сде­ла­ла кре­сты и поло­жи­ла их на шкаф. Утром он нашёл их и вызвал ско­рую. Я просну­лась, когда в квар­ти­ру уже захо­ди­ли сани­та­ры. Я пыта­лась что-то объ­яс­нить им, но они меня не слу­ша­ли — гово­ри­ли толь­ко с роди­те­ля­ми.

Меня при­вез­ли в боль­ни­цу. Сани­та­ры пошли раз­го­ва­ри­вать с вра­чом, потом позва­ли отца. Мне повез­ло: ока­за­лось, что врач, кото­рая дежу­ри­ла в тот день, сама про­тив вой­ны. Все­го раз­го­во­ра я не слы­ша­ла, но до меня доле­та­ли неко­то­рые её фра­зы. На рас­ска­зы о том, что я сде­ла­ла кре­сты, она отве­ча­ла: «И что?»

Потом она пого­во­ри­ла со мной, спро­си­ла о моём эмо­ци­о­наль­ном состо­я­нии. К тому момен­ту я уже нахо­ди­лась на учё­те в боль­ни­це (у меня есть мен­таль­ное забо­ле­ва­ние). Врач напом­ни­ла мне, что в моём слу­чае любое нару­ше­ние зако­на при­ве­дёт к шести меся­цам при­ну­ди­тель­но­го лече­ния с воз­мож­ным про­дле­ни­ем.

Я отве­ти­ла, что знаю об этом и ста­ра­юсь не попа­дать­ся нико­му на гла­за, но для меня важ­но хоть как-то выра­зить свою пози­цию. Она кив­ну­ла и ска­за­ла сани­та­рам, что при­чин для гос­пи­та­ли­за­ции нет.

Когда мы с папой еха­ли домой, он изви­нил­ся и ска­зал, что испу­гал­ся, пото­му что думал, что я вый­ду на пикет. Я мол­ча­ла. Он под­вёз меня до дома и уехал. После это­го я пого­во­ри­ла с мамой. Она про­си­ла, что­бы я не чита­ла и не смот­ре­ла ново­сти, гово­ри­ла, что мне это «не нуж­но», а пла­ка­ты ниче­го не изме­нят. Даль­ше мы вновь на дол­гое вре­мя пере­ста­ли обсуж­дать всё про­ис­хо­дя­щее.

Вто­рой раз слу­чил­ся в кон­це апре­ля. Папа уви­дел у меня бал­лон­чи­ки с крас­кой. Воз­мож­но, он заме­тил и над­пись «Нет войне», кото­рую я сде­ла­ла неда­ле­ко от дома. Он опять вызвал сани­та­ров.

Я до послед­не­го наде­я­лась, что на дежур­стве ока­жет­ся та же девуш­ка. Но в тот день рабо­та­ла дру­гая спе­ци­а­лист­ка, кото­рую я не знаю. Она мол­ча что-то писа­ла и гото­ви­ла доку­мен­ты, пока я со сле­за­ми про­си­ла не класть меня в боль­ни­цу. Потом сани­та­ры зата­щи­ли меня в отде­ле­ние. Согла­сие о доб­ро­воль­ной гос­пи­та­ли­за­ции я под­пи­сы­вать не ста­ла, поэто­му через несколь­ко дней суд дол­жен был решить, остав­лять ли меня в боль­ни­це при­ну­ди­тель­но.

Засе­да­ние про­хо­ди­ло онлайн. Хоро­шо слыш­но мне было толь­ко голос судьи, а пока­за­ния мое­го папы и вра­ча доно­си­лись обрыв­ка­ми. Судья гово­ри­ла, что папа может сослать­ся на 51‑ю ста­тью: не сви­де­тель­ство­вать про­тив себя или род­ствен­ни­ков. Но он не стал поль­зо­вать­ся этим пра­вом. Вме­сто это­го начал гово­рить о моей болез­ни. Врач ска­зал что-то о пси­хо­зе и суи­ци­де и о том, что амбу­ла­тор­ное лече­ние невоз­мож­но. Веро­ят­но, это было свя­за­но с тем, что при нашем послед­нем раз­го­во­ре я в сле­зах ска­за­ла, что не пере­жи­ву гос­пи­та­ли­за­цию.

В ито­ге меня отпра­ви­ли на недоб­ро­воль­ное лече­ние. Пока я была в каран­тин­ном отде­ле­нии, мне раз­ре­ша­ли поль­зо­вать­ся теле­фо­ном в тече­ние дня. Но потом эта воз­мож­ность исчез­ла. Дело в том, что девя­то­го мая всё отде­ле­ние смот­ре­ло транс­ля­цию Пара­да Побе­ды. Меня это беси­ло, и я на повы­шен­ных тонах ска­за­ла, что­бы сде­ла­ли поти­ше. Меня не послу­ша­ли, а после ко мне подо­шла мед­сест­ра и сооб­щи­ла, что через час у меня забе­рут теле­фон. Сле­ду­ю­щие несколь­ко смен мне не раз­ре­ша­ли им поль­зо­вать­ся.

В боль­ни­це я про­ле­жа­ла два с поло­ви­ной меся­ца. Роди­те­лям, как и мне, в это вре­мя было пло­хо. Ско­рее все­го, они не ожи­да­ли, что меня так дол­го там про­дер­жат. Думаю, в буду­щем тако­го не повто­рит­ся, если я не буду попа­дать­ся им на гла­за с пла­ка­та­ми.

В целом все акти­вист­ки, кото­рые, как и я, состо­ят на учё­те в боль­ни­це, силь­но риску­ют. Их очень лег­ко отпра­вить туда про­тив воли: род­ствен­ни­ки могут сде­лать это чуть ли не под любым пред­ло­гом в духе «мы с ней поссо­ри­лись, она на меня наора­ла».

Что­бы не про­пу­стить новые тек­сты «Вёрст­ки», под­пи­сы­вай­тесь на наш теле­грам-канал

«Он пытал людей или только подписывал бумаги?»

Моя мама учи­тель­ни­ца, а папа, ска­жем так, мент. У него все­гда были вспыш­ки некон­тро­ли­ру­е­мой агрес­сии, и до того, как я ста­ла ходить к пси­хо­ана­ли­ти­ку, я не пони­ма­ла, поче­му они про­ис­хо­дят. Дума­ла: «Как это так? За что?» Я пыта­лась най­ти отве­ты в его рабо­те, и это отча­сти было вер­но. Но толь­ко в восьмом—девятом клас­се я дей­стви­тель­но ста­ла пони­мать, чем зани­ма­ет­ся орга­ни­за­ция, в кото­рой он тру­дит­ся, и почув­ство­ва­ла страх.

Напри­мер, мне страш­но ездить в лиф­те. Мы живём в доме, где все квар­ти­ры — это квар­ти­ры папи­ных сотруд­ни­ков. Сто­ишь рядом с дру­гим чело­ве­ком и дума­ешь: он пытал людей или толь­ко под­пи­сы­вал для это­го бума­ги?

Страх уси­лил­ся после нача­ла вой­ны. Пом­ню, как веша­ла на эта­жах анти­во­ен­ные пла­ка­ты, напи­сан­ные крас­ной крас­кой. Толь­ко собе­рёшь­ся пове­сить — выхо­дит муж­чи­на из лиф­та. Начи­на­ешь гадать: мент или нет?

Дома тоже ста­ло слож­нее. Любые попыт­ки заго­во­рить о войне или поли­ти­ке подав­ля­ют­ся либо мол­ча­ни­ем, либо сры­ва­ми. Папа кри­чит, про­из­но­сит угро­зы в мой адрес. Кажет­ся, буд­то сей­час может про­изой­ти что-то совсем пло­хое. А потом он всё пере­во­дит в шут­ку, и все улы­ба­ют­ся как ни в чём не быва­ло. Мне гово­рят: «Не дово­ди до гре­ха». Я отве­чаю: «А ты грех не совер­шай».

Мне запом­нил­ся слу­чай. Пас­ха. Мама с папой сидят на кухне и смот­рят ста­рый фильм, где бом­бят Одес­су. Мне в «Теле­грам» при­хо­дит сооб­ще­ние от зна­ко­мой, кото­рая там живёт, — такой же 16-лет­ней девоч­ки: «Опять бом­би­ли, воз­душ­ка». Я рас­ска­зы­ваю об этом роди­те­лям. Они спра­ши­ва­ют: «А кто это сде­лал, по-тво­е­му?» Я отве­чаю, что рос­сий­ские воен­ные. А они: «Ой, что ты там в интер­не­те чита­ешь? Ну где ты такое нахо­дишь? У тебя как буд­то дру­гой интер­нет». Я ска­за­ла, что читаю «Меду­зу» и «Новую газе­ту». (Минюст счи­та­ет эти изда­ния СМИ-«иноагентами». — Прим. ред.).

Сле­ду­ю­щий час про­шёл так, слов­но ком­на­та пре­вра­ти­лась в поли­цей­ский уча­сток. Папа гро­зил­ся забрать теле­фон и посмот­реть, чем я там «начи­ты­ва­юсь». Мама гово­ри­ла, что отне­сёт в шко­лу заяв­ле­ние о воз­вра­те меня на очное обу­че­ние (я учусь заоч­но), — мол, в шко­ле я буду под кон­тро­лем и пере­ста­ну о таком думать.

«Такие мыс­ли ни к чему хоро­ше­му не при­ве­дут, — гово­рил папа. — Тебе кто-то под­ска­зал? Не общай­ся с теми, кто в раз­ра­бот­ке. И с поли­ти­че­ски­ми тоже, мой тебе совет. Даже в круг обще­ния не попа­дай».

Несмот­ря на всё, что про­ис­хо­дит, в послед­нее вре­мя я ста­ла реши­тель­нее. Ста­ла луч­ше пони­мать, что я счи­таю пра­виль­ным, а что нет. Нача­ла чаще писать пись­ма полит­за­клю­чён­ным.

Я ста­ра­юсь обра­щать­ся за под­держ­кой. Один раз обща­лась с пси­хо­ло­гом из кри­зис­ной груп­пы, блог кото­ро­го читаю. Рас­ска­зы­ваю о про­ис­хо­дя­щем сво­им близ­ким дру­зьям. Навер­ное, боль­ше все­го сей­час мне бы хоте­лось уехать, но воз­раст не тот. Я жалею, что вой­на заста­ла меня имен­но в нём.

Иллю­стра­ции: Лиза Перель­ман

Редак­ция «Вёрст­ки» сов­мест­но с ФАС