«Они думают, что поднимется демография! Но с какого, извините, хуя?»

30 ноября Верховный суд РФ признал «международное общественное движение ЛГБТ» экстремистским и запретил его деятельность на территории России. Виды или примеры этой деятельности в документе не перечислены, а значит, под угрозой не только активистские и правозащитные организации, но и развлекательные ЛГБТ-заведения. Корреспондент «Вёрстки» отправился в гей-клубы столицы, где посетители и артисты говорили о новом законе и стояли раздетые перед полицейскими.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

Пятница. Центр Москвы утопает в снегу, вечерних огнях и автомобилях — жители спешат либо домой, либо на вечеринки. Адрес нужного мне заведения передали «свои люди» — в открытом доступе рекламу этого заведения не найдёшь, и как только я подхожу, становится понятно: чужие здесь не пройдут, потому что на месте оказывается цветочный магазин. Внутри виднеются розы, астры и лилии. Ни вывески с намекающим названием, ни радужных символов. Захожу внутрь, а там высокий крупный мужчина в обтягивающей футболке, похожий не на продавца-флориста, а скорее, на охранника или вышибалу, спрашивает: «Куда идём?». По мне, кажется, сразу видно, что я пришёл не за букетом для жены. Говорю название клуба — и передо мной вежливо открывают дверь, за которой начинается лестница в подвальное помещение. Оттуда доносится шум голосов, незатейливая англоязычная попса. Спускаясь, вижу барную стойку и сцену с блестящим занавесом. На потолке — десятки дисковых шаров, цветомузыка переливается всеми оттенками радуги. В углу висит экран, где без звука крутят клипы Лолиты Милявской. Внутри, в основном, мужчины средних лет и двое-трое парней студенческого возраста. Четверть столиков ещё свободны, но весь коридор, место возле сцены и барной стойки заняты людьми, вешалки для верхней одежды все заняты. Они галдят, смеются, пьют коктейли, за мной заходит ещё несколько мужчин, один из них буквально налетает на официанта с поцелуями в щёку:

— Привет, дорогой, наконец-то увиделись! У нас не заказано, но тут же найдётся местечко? Когда шоу? Кто выступает?

— Через час, сегодня Рита Миллер, Лара Баттерфляй, Наташа Арарат…

Официант вырывается из объятий и убегает забирать бокалы со
столов.

За барной стойкой сидят двое мужчин в чёрных футболках, спортивных штанах — но так ярко накрашенных, что невозможно угадать, как они выглядят без грима.

— Вы артисты? — спрашиваю.

— Не узнаёшь? Что хотел? — игриво отвечает один из них.

— Я журналист, хотел узнать, как на вас повлияет закон об ЛГБТ-экстремизме.

Второй мужчина мгновенно соскакивает со стула и растворяется в толпе гостей.

— Ой, я об этом не могу говорить, вам должно быть понятно, почему, — игривый тон собеседника меняется на тревожно-раздражённый. — Мы не понимаем, что нас ждёт завтра, я вот вообще юридически непонятно, чем занимаюсь, пока у меня нет квалификации артиста-пародиста. Но я учусь и получу её в следующем году, будет поспокойнее. Это что у вас? Диктофон? Не надо меня записывать.

Успокоить собеседника не успеваю — он спешно уходит по коридору, пробираясь через толпу. По лестнице спускается полноватый мужчина в шапке с козырьком и распахнутом чёрном плаще, похожем на мантию. Это один из владельцев заведения. Пытаюсь обсудить с ним будущее клуба после вступления в силу закона, но он с широкой улыбкой бросает: «Я об этом не думаю вообще». И уходит обниматься с гостями.

«Это как с осуждением СВО: если открыто это выражаешь, то тебе прилетит, а если тихо на кухне, кто услышит?»

Кажется, тут все знакомы — почти все гости переобнимались и перецеловались друг с другом. Большинство посетителей спокойно курят, дым от сигарет не успевает заполнить комнату, улетая в потолочную вентиляцию. Видимо, это место обошли стороной все законодательные ограничения — такой бункер свободы. На сцене выступают дрэг-квин в типичных для этого жанра образах: кудрявые или длинноволосые парики, блестящие платья с пайетками, обтягивающие искусственную грудь, высоченные каблуки, не мешающие отплясывать под российскую попсу. Пара мужчин танцуют прямо перед сценой, не замечая никого вокруг и иногда даже мешая артисту. На экране над барной стойкой клипы Лолиты сменились показом мужского нижнего белья, но все посетители клуба смотрят только на сцену или общаются между собой — кто-то жалуется на бывших, кто-то на работу, кто-то рассказывает, как съездил на отдых.

Когда музыка стихает, мне удаётся разговорить одного из посетителей. Мужчина представляется Костей и сразу признаётся, что это не его настоящее имя. Костя — режиссёр-постановщик. По его словам, ему 30 лет, но выглядит он по меньшей мере лет на 20 лет старше.

У Кости ровно выстриженная квадратная борода, как у дровосека, голубое поло Lacoste, синие джинсы. Он рассказывает, что клубу исполнилось тринадцать лет, из которых он сюда ходит почти десять — и атмосфера за всё это время не поменялась. «Мне тут никто не мешает, я спокойно прихожу сюда есть, выпивать, развлекаться. Здесь все свои, кто-то левый сюда никак не попадёт» — говорит он.

Спрашиваю, как он относится к закону об ЛГБТ-экстремизме, Костя пожимает плечами:

— Если человек выглядит и выдает свою ориентацию, то за это и раньше можно было поплатиться. А если ведёшь обычный образ жизни, никого не посвящаешь в личное, закон тебя не коснётся. Это как с осуждением СВО: если открыто это выражаешь, то тебе прилетит, а если тихо на кухне, кто услышит? Но, с другой стороны, зачем вообще о чём-то публично кричать? Какой смысл?

Мой собеседник признаётся, что не понимает, зачем власти приняли этот закон:

— Когда коту делать нечего, он яйца лижет, так и им больше нечего принимать. Обратили бы лучше свой взор на ЖКХ — это вечная могила денег.

В этот момент две дрэг-квин театрально подшучивают над зрителями, сидящими возле сцены — проходятся по внешности, угадывают возраст и сексуальные предпочтения посетителей клуба.

— А за два года кто-нибудь из артистов шутил на тему Украины, войны, мобилизации?— спрашиваю у Кости.

Он удивляется:

— Нет, зачем, это же дико, они и над коронавирусом не шутили. Новости сюда не тащат — здесь о них забывают.

Возвращаемся к обсуждению «экстремизма» — мой собеседник охотно допускает, что гей-клубы могут закрыть, но добавляет, что его это совершенно не пугает:

— В советское время всё было запрещено, но людям было, где собраться. Если я захочу у себя на кухне закатить вечеринку для геев и лесбиянок, кто мне запретит?

В этот момент к Косте подбегает высокий мускулистый парень, обнимает его сзади, целует в шею и практически утаскивает в сторону танцпола — на сцене травести-ведущая объявляет, что на сцену выходит «Алла Пугачёва» с песней «Любовь, похожая на сон». «Пугачёва» оказывается дрэг-квин в ожидаемо рыжем парике.

— Весь этот закон — нарушение всевозможных прав человека, — неожиданно произонсит сидящий рядом со мной мужчина в длинном чёрном кардигане.

«Ребята, я обычный человек, я плачу налоги, работаю, бабушек через дорогу перевожу»

Расцениваю этот «крик души» как приглашение к диалогу. Мужчина оказывается смелее не только в высказываниях, он представился Денисом Белоусовым и добавил, что это его настоящее имя. Денису 37 лет, и он работает организатором вечеринок.

— Пидорасы принимают пидорастические законы, но мы же знаем, что нас всегда будет 10%, — возмущается Денис. — Правительство говорит, что не лезет в мою личную жизнь, но как ещё это назвать? Я никогда не ходил с гей-символикой и считаю, что к гей-парадам наша страна не готова — хотя в Украине они давно уже проходят, но и там полиция вынуждена охранять от нападений гомофобов. Я хочу жить в свободной стране, но у нас это будет только через несколько поколений. А наша молодёжь уже сейчас хочет ярко краситься, носить радужные полоски — и их будут за это сажать?

Спрашиваю, с какой целью, на взгляд Дениса, власти ввели этот закон, и тон у него становится ещё более возмущённым:

— Они думают, что поднимется демография! Но с какого, извините, хуя? У нас за домашнее насилие всего лишь штраф, и то не больше 40 тысяч — о какой защите семьи речь? И обидно, что нам, самим ЛГБТ, даже не дали право выбора. Вот с ситуацией в Украине каждый сам может решать — кто-то за, кто-то против, а здесь у нас даже ничего не спрашивали. Просто сказали: «Вы — экстремисты». Ребята, я обычный человек, я плачу налоги, работаю, бабушек через дорогу перевожу.

— А теперь если моя подруга Юля… — Денис показывает на молодую кудрявую девушку с коктейлем в руке, завороженно слушающую наш диалог. — Если она скажет в своей компании натуралов, что я гей и я хороший человек, то на неё уже могут донести за пропаганду нетрадиционных ценностей! Вот просто сказать: «Мой друг гей, он нормальный, держит три собаки, четыре козы, дрова рубит, но вот он гей» — что за такие слова будет? Просто пиздец.

Юлия приподнимает брови:
— Да ладно, это нельзя говорить? Так я про тебя ничего не говорила… вроде.

— Нельзя, Юль, теперь нельзя, — жёстко и серьёзно отвечает ей Денис. — Тебе будет грозить административное наказание, хотя, по новым законам, может, и того хуже.

Денис рассказывает, что его профессиональная сфера тоже пострадает из-за «запрета экстремизма» — многие москвичи заказывали у него выступления дрэг-квин на вечеринки, теперь это станет невозможным или очень рискованным. Одним из последних его мероприятий была свадебная вечеринка, куда были приглашены травести-артисты, и «натуральная публика» приняла их с восторгом.

— А если кто-то донесёт, приедет Росгвардия, что я им объясню? — у Дениса дрожит голос, он закуривает сигарету. — Как я докажу, что это просто переодевания, перевоплощения, — мужчина показывает рукой в сторону сцены, где несколько дрэг-квин в разноцветных сверкающих платьях пляшут под хит Инстасамки. — Хотя на телевидении мужики в баб до сих пор переодеваются — там это норма! А если то же самое происходит в гей-клубе или на вечеринке — уже пропаганда?

Осторожно спрашиваю у Дениса, почему ЛГБТ-люди не борются за свои права, и попадаю в наболевшее:

— Да вот почему мы молчим — если с ЛГБТ-знаменитостями понятно, они рискуют карьерой, то почему ничего не сказали простые геи, лесбиянки, да хотя бы травести-артисты? Когда начиналась история с Украиной, были митинги, пикеты, и до сих пор кто-то решается против высказаться, а что насчёт ЛГБТ? Может, мы это действительно заслужили. Да, если выйдет нас пара сотен — скрутят, но не выйдет никто, в том и дело, никто и не попытается. Мы не принимаем никаких решений, мы просто собираемся в маленьком подвале — и нам комфортно.

В этот момент музыка становится тише, и официант объявляет, что заведение работает только на выход — если кто-то выйдет на улицу, то уже не зайдет обратно.

— Говорят, облава на клубы, — отвечает на мой вопрос официант. — Наверно, на все.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Полчаса мы стояли возле стенки со спущенными штанами»

Дверь цветочного магазина закрыта на замок изнутри — отпирая её передо мной, охранник предупреждает, что назад не пустит. Подробностей «облавы» он тоже не знает. Отойдя на сотню метров от клуба, замечаю полицейского, идущего в его сторону. ОВД по близости нет, патрульно-постовых машин тоже не видно, а полицейский останавливается возле входа в цветочный магазин и спрашивает у стоящей возле него парня и девушки, не знают ли они, где тут клуб. Они говорят, что не знают, и полицейский уходит.

А в других районах Москвы в это время действительно шла облава на гей-клубы. Блокировали Mono и «Секрет». Заявились силовики и в Kinky Rouge, который не позиционируется как гей-заведение, но в эту ночь проводил ЛГБТ-френдли вечеринку Hunters Party, на которую пришло больше 300 гостей. Одним из пострадавших на ней стал Леонидi (имя изменено)× — он описывает мне этот вечер как «один из самых жутких в своей жизни».

Леонид был рядом с выходом из заведения и увидел заходящих полицейских. Он побежал в гардеробную за курткой, но когда вернулся к дверям, их уже закрыли и никого не выпускали.

— Дальше нам всем сказали раздеться до трусов, — рассказывает Леонид. — Я это не слышал, просто увидел, как все раздеваются, и сделал то же самое. Полчаса мы стояли возле стенки со спущенными штанами. Нам ничего не объясняли, на вопросы не отвечали. У меня тогда было осознание, что я не личность, что моей свободы нет, что теперь я никто в родной стране.

Спустя полчаса всем гостям, по словам Леонида, разрешили одеться и выйти. На выходе у каждого фотографировали паспорта, но у нескольких людей их не было — их посадили в автобус и увезли.

— Полицейские перед тем, как уехать, сказали: «Можете чпокаться дальше», — говорит Леонид. — Я от шока просто рванул прочь в случайном направлении.

Несмотря на официальную версию МВД об антинаркотическом рейде, мужчина случившееся связывает с законом «об ЛГБТ-экстремизме»:

— Когда впервые прочёл об этом, не мог сдержать слёз и понял, что его действительно примут. На мой взгляд, это специально сделали перед выборами, чтобы вызвать уважение у старшего населения, среди которого большинство гомофобы.

Будущее гей-клубов Леонид оценивает негативно — он убеждён, что о них в принципе стоит уже забыть, потому что продолжение их работы рискованно для самих владельцев, не только посетителей.

— Если даже они будут работать, я туда дальше не пойду. Эта облава показала, что теперь нет никакой безопасности и лучше сидеть молча, — резюмирует мой собеседник.

«Я в шоке, что любовь у нас теперь считают экстремизмом!»

Следующий пункт моего путешествия по гей-клубам столицы — старейшее заведение «Три обезьяны». Его владелец Илья Абатуров (он же держит и гей-клуб «Центральная станция») отказался комментировать решение Верховного суда. Он сослался на плохое самочувствие и кинул ссылку на свое интервью RTVI. В нем Абатуров говорит, что, в отличие от закона о ЛГБТ-пропаганде, признание ЛГБТ-движения экстремистским к его деятельности отношения не имеет — не объяснив, почему один репрессивный закон его касается, а другой нет. В этом же интервью Абатуров сказал, что сейчас Запад «ведёт против нас войну» путем «вражеской пропаганды». Клуб «Три обезьяны» открылся ещё в середине девяностых, несколько раз переезжал, а в 2012 объявил о закрытии и снова открыл двери только в 2019‑м. Его сложно не заметить издали — у входа горит вывеска с тремя красными обезьяньими мордами, но без названия и каких-либо указаний на ЛГБТ-тематику заведения. Под вывеской курят две разнополые пары, переминаясь с ноги на ногу от холода.

Вход в «Три обезьяны» платный для всех — 600 рублей. Охрана досматривает лениво, как будто для галочки. Здесь два зала с разной атмосферой, объясняют на ресепшне. В одном из них полумрак разрезают красные лучи цветомузыки, на небольшой сцене танцует девушка в серебристой маске зайца и в обтягивающем чёрном костюме с прорезями, а рядом её на телефон снимает гостья в шортах поверх штанов. Это известная московская фрик-тусовщица Света Яковлева. В другой стороне зала медленно двигаются мускулистые танцоры гоу-гоу в одних трусах, но на них, кажется, никто не смотрит. Музыка звучит более современная: в основном, зарубежная попса вроде Dua Lipa, Rita Ora, но мелькали и песни российских исполнителей — Zivert, Инстасамки. Совершенно внезапным показалось включение танцевального ремикса «Районы-кварталы» группы «Звери», у которых летом 2023 года отменяли концерты из-за антивоенных высказываний солиста Ромы Билык, после чего он выступил в Донбассе и, видимо, «реабилитировался». В апреле 2023 корреспондент «Вёрстки» посещал один из московских гей-клубов и обнаружил список из запрещённых исполнителей, в котором значились Земфира, Монеточка, Иван Дорн, Валерий Меладзе, «ВИА Гра» и многие другие. Публика здесь, в отличие от первого клуба, на вид в основном не старше 25 лет. Девушки с пирсингом, одетые в готическом стиле, ходят в обнимку, парни одеты броско — один из них в портупее в голую грудь. Есть и взрослые мужчины и женщины, но их меньшинство, и они чинно попивают коктейли за столиками в вип-зоне, наблюдая за танцполом. Во втором зале ещё темнее, даже синие лучи прожектора не помогают сориентироваться — и пробираться сквозь человеческие силуэты приходится чуть ли не наощупь. Здесь уже более серьёзная сцена, на которой, по всей видимости, выступают дрэг-квин — сейчас она пуста и закрыта занавесом.

Расслышать человеческую речь тут можно только в курилке, находящейся на заднем дворе на улице. Там со мной соглашается поговорить Антонi (имя изменено редакцией)× — ему 31 год, он высокий, в рубашке и брюках, носит круглые очки. Антон — студент. Он ходит в этот клуб четыре года и полгода назад заметил изменения:

— Здесь раньше работали одни мужчины, как обычно в гей-клубах, а теперь стало много женщин — они работают на гардеробе, на баре, танцуют на сценах, и я думаю, это связано ещё с законом о ЛГБТ-пропаганде, — говорит Антон. — А сейчас у клубов тем более остался один вариант — переформатироваться, всячески отдалиться от гей-тематики, приглашать к себе не только ЛГБТ. Как мне это? Мне это не нравится, а что делать?

Антон делает вывод, что «переформатирование» не нравится не только ему, потому что посещаемость, по его наблюдению, упала во всех гей-клубах. Я спрашиваю его об отношении к решению Верховного суда о признании ЛГБТ-движения экстремистским.

— Я читал этот закон. Никакой общественной организации «ЛГБТ» не существует, — говорит он, заметно напрягшись. — Но властям это не мешает — «АУЕ» тоже ведь не существовало. Скоро будет, как в СССР, или ещё хуже, как в КНДР: закрытие и запрет всего, отмена всех прав и свобод. У меня теперь появилось только больше поводов уехать из этой страны.

Другая посетительница клуба — восемнадцатилетняя Янаi (имя изменено)×, девушка в клетчатой юбке, колготках в сеточку и чёрной футболке на бретельках — на аналогичный вопрос реагирует более эмоционально:

— Я в шоке, что любовь у нас теперь считают экстремизмом! Это ещё один способ посеять страх, сигнал всем людям — вас могут посадить за что угодно, не протестуйте. Молодёжь из-за этого будет уезжать в другие страны, в итоге нация стареет, и старые люди так и останутся управлять страной — что хорошего? Все мои знакомые, с кем я сюда пришла, очень возмущены и напуганы, все думают о переезде. И никакая демография в итоге не поднимется, а наоборот.

«Зачем это подражание Европе? Почему непонятно, что у нас другая страна?»

Клуб «Центральная станция» открылся ещё в 2002 году и несколько раз менял адреса — сначала даже делил территорию с концертным залом, в котором чеченские боевики захватили артистов и зрителей мюзикла «Норд-Ост». Сейчас это неприметное серое трёхэтажное здание без вывески и вдали от центра. Возле железной входной двери притоптывает, чтобы согреться в эту морозную ночь, охранник — ещё не успеваю подойти близко, как он спрашивает:

— Вы куда?

— В клуб. — говорю.

— В какой клуб?

Услышав название, охранник пропускает внутрь. После турникета меня хлопают по карманам, тщательно досматривают сумку и только потом пропускают. Здесь тоже два зала, такой же, как в «Трёх обезьянах», молодой и модный контингент, да и музыка играет та же самая — смесь евродэнса с ремиксами зарубежной и российской попсы: от Рианны до Полины Гагариной.

На сцене дрэг-квин в обтягивающем золотом платье с белокурыми локонами отплясывает сразу за трёх участниц «золотого» состава «ВИА Гра» (одна из них — певица VERA, ранее выступавшая под псевдонимом «Вера Брежнева», попала в стоп-листы в России из-за сбора средств в пользу украинских беженцев в Европе). В отличие от предыдущих клубов, повсюду расклеены таблички «Фото и видео снимать запрещено»: на стенах у входа, в коридорах, рядом со сценой и столиками, даже в курилке.

Народу здесь заметно меньше, чем в «Трёх обезьянах», человек сорок. Об облавах никто из посетителей клуба не слышал. Поговорить о новом запрете со мной соглашаются только женщина средних лет с длинными чёрными локонами, в строгом чёрном платье и немного смазанным макияжем и мужчина лет двадцати пяти в джинсах. Это Владимир и Елена, они дружат больше десяти лет, она — гетеросексуалка, а он — гей. В этот клуб они ходят уже три года.

— Мы живем неплохо, статью за мужеложство отменили давным-давно, на что жаловаться? — сходу пытается меня убедить Владимир. —Зачем у нас выходить на площадь с флагом и кричать, что ты гей, что ты гордишься этим? Зачем это подражание Европе? Почему непонятно, что у нас другая страна?

— Гей-парады — это перебор, я категорически против, я же с парадами как натуралка не хожу, а зачем они это делают? — вставляет Елена.

— Теперь клубы переформатируются в заведения для всех — и я рад. Раньше меня тут за задницу хватали, наглые предложения делали, только один раз я услышал вежливое предложение о знакомстве от нормального мужчины. А в основном тут одни озабоченные и манерные.

Елена, прихлебывая коктейль и сбрасывая пепел с сигареты, поддакивает:

— Надо менять эти клубы, хватит грязь разводить.

— И закон только из-за этих товарищей приняли — они считают, что это модно — выпячивать, приставать, навязывать, — продолжает Владимир. — Вот за что боролись — получайте. Я не считаю, что ЛГБТ — это круто, я обычный гей, живу обычной жизнью, встречаюсь с друзьями и хочу отдыхать в нормальных заведениях.

Спрашиваю у Владимира, насколько разумно, с его точки зрения, называть ЛГБТ-движение экстремистским:

— Конечно, это репрессивная мера, никто из нас не экстремист. Но это вынужденная мера — все уже устали от нашей гей-культуры, она перебарщивает, она раздражает. Закон соблюдать очень просто: не выпячивай — не будешь экстремистом.

В «Центральной станции» я пробыл около часа — и за это время гостей стало ещё меньше, что для любого развлекательного заведения в середину ночи с пятницы на субботу совершенно нетипично. Новости о полицейских рейдах быстро распространили по телеграм-каналам и СМИ, и москвичи поменяли планы. Утром 2 декабря питерский филиал клуба «Центральная станция» первым объявил о закрытии. Из-за закона об «ЛГБТ-экстремизме» владельцы площадки отказали им в продлении аренды, говорится в официальном заявлении администрации клуба.

Обложка: редакция «Вёрстки»

Поддержать «Вёрстку» можно из любой страны мира — это всё ещё безопасно и очень важно. Нам очень нужна ваша поддержка сейчас. Как нам помочь →