Международное законодательство запрещает сторонам-участницам военного конфликта брать в плен мирных жителей. Тем не менее захват гражданских заложников стал одной из отличительных черт вторжения России в Украину, отмечают правозащитники. В российский плен зачастую попадают люди, никак не связанные с армией и вооружёнными силами. Одним вменяют различные преступления, включённые в Уголовный кодекс, других называют задержанными за «противодействие СВО», хотя законодательно такой формулировки не существует. «Вёрстка» разбирается, кого и за что задерживают российские военнослужащие, есть ли способы помочь пленным и чем заканчивались похожие истории во время чеченских войн.
Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал
«Задержали лиц мужского пола, которые могут держать оружие»
19-летнего Никиту Шкрябина, студента Харьковского юридического университета, задержали в его родном посёлке в оккупированном Харьковском районе 29 марта 2022 года. По словам мамы студента, Татьяны Шкрябиной, Никита вышел из дома и не вернулся. Позже соседи рассказали ей, что видели, как российские военные посадили её сына в автомобиль и увезли.
«Насколько я знаю, там задержали лиц мужского пола, которые могут держать оружие, и отвезли их в Россию, — рассказывает Леонид Соловьёв, адвокат Шкрябина в России. — С тех пор нет никакой связи с ним. Какого-либо дела в отношении него тоже нет. Держат его на основании того, что „противодействовал СВО“i, но при этом никаких обвинений не предъявляют».
По словам Татьяны Шкрябиной, её сын никогда не служил в армии и не имел ничего общего с военными: «Какое противодействие он мог оказывать, если у него не было никаких военных приспособлений? Мой сын гражданский и не относится ни к какому формированию. Он до сих пор числится в институте. Когда он выходил из дома, при нём были все документы».
Татьяна говорит, что последнее письмо о состоянии сына получила от уполномоченной по правам человека в РФ Татьяны Москальковой в мае прошлого года. В документе ей подтвердили, что Никита находится на территории России, его состояние удовлетворительное. С того момента новой информации о Никите не было.
По словам адвоката Леонида Соловьёва, «противодействие СВО» не может считаться преступлением. Такой формулировки нет ни в Уголовном, ни в Административном кодексах: «Это чистой воды казуистика, эвфемизм, чтобы не называть военнопленного военнопленным».
Самому адвокату прямо отказали в посещении его подзащитного. В ответе от Минобороны РФ, который он получил в августе прошлого года, говорилось: «В настоящее время в отношении Шкрябина Н. Н. продолжаются необходимые проверочные мероприятия, до окончания которых вопрос о личном посещении рассмотрен быть не может». На сегодня неизвестно, где именно находится студент харьковского вуза.
«Пленным не позволяется ничего. Это форма пытки»
Международное право запрещает захватывать в плен мирных жителей, не связанных в данный момент со службой в вооруженных силах. Об этом говорится в четвёртой Женевской конвенции. Тем не менее, по словам правозащитников, взятие гражданских заложников остаётся отличительной чертой вторжения России в Украину.
Александра Матвийчук, руководитель Центра гражданских свобод Украины, который в 2022 году стал лауреатом Нобелевской премии мира, рассказывает, что с 24 февраля прошлого года к ним обратилось 915 человек, чьи родственники — мирные жители — оказались в российском плену. Работу над этими кейсами украинские адвокаты ведут вместе с российскими коллегами, помогая близким пленных связаться с российскими ведомствами и организовать поиск человека в возможном месте заключения.
«Среди этих удерживаемых 118 женщин и 797 мужчин, — сообщает Александра Матвийчук. — Из них 306 человек освобождены, а 594 всё ещё удерживаются. Говоря о региональной разбивке, обращения зафиксированы из Днепропетровской, Донецкой, Запорожской, Киевской, Луганской, Николаевской, Одесской, Сумской, Харьковской, Херсонской, Черниговской областей и Крыма».
Российский правозащитник, адвокат Роман Киселёв говорит, что у него и его коллег внутри страны в работе порядка 70 подобных дел. Они помогают родственникам пленных вести переписку с органами власти, выяснять, где содержат их близких и по какой причине.
«На территории России у нас есть возможность физически отправить адвоката на место, оперативно связаться с органами власти, — говорит Роман Киселёв. — На всей территории Украины физически на земле работать мы не можем, для нас это принципиальный вопрос. Мы работаем там только с разрешения Украины. Такого разрешения у нас сейчас не имеется. Поэтому там вся адвокационная деятельность сводится к перепискам с действующими властями».
Также поиском гражданских пленных внутри России и на оккупированных территориях занимается проект Every Human Being. В начале лета его организовала российский юрист Полина Мурыгина. Сегодня вместе с коллегами из Украины, России, Грузии и Литвы она работает над 12 делами, где гражданские лица стали фактически военнопленными. Восемь из них — на оккупированных территориях, ещё четыре — на территории России. Юристы помогают родственникам тех, кто оказался в плену, вести переписку с органами власти и искать адвокатов на местах.
«Я сейчас объясню максимально популярно. Война — это когда государства ругаются с помощью рук солдат, перемещают фигуры по шахматной доске, грубо говоря. А гражданское население здесь — нечто отдельно стоящее, не имеющее отношения к этой шахматной партии, — говорит Полина Мурыгина. — По логике международных договорённостей, война не должна их касаться. Отсюда запреты в международной уголовной системе на разрушение гражданской инфраструктуры, населённых пунктов, убийства мирных жителей».
Поводом для задержания гражданских становятся любые подозрения в связях с ВСУ или лояльном отношении к украинской власти. Держат людей, как правило, в колониях или в следственных изоляторах. По словам правозащитников, даже если Минобороны рассматривает гражданских как военнослужащих, к ним должна применяться третья Женевская конвенция. По её нормам пленных не могут держать в условиях тюремной системы.
«Должна быть обеспечена возможность ведения переписки, получения передачек. [Администрации] мест содержания должны уведомлять [о местонахождении пленных] страну, чьими гражданами эти люди являются, — объясняет Роман Киселёв. — Этого всего у нас нет. Кроме того, у пленных должно быть право на получение довольствия, на довольно высокую степень автономии от администрации учреждения. Они не должны ходить в тюремных робах. По факту, как показывают наши опросы, их держат в условиях куда хуже, чем у обычных заключённых. Пленным не позволяется ничего. Мы считаем, что такое отношение к людям — это форма пытки».
«Отдельно тут следует сказать про жестокое обращение, пытки, которым гражданские люди подвергаются, — рассказывает Александра Матвийчук. — Это, к сожалению, распространённая практика. Я помню один случай из нашей базы. У гражданского человека, задержанного при первом этапе наступления в феврале-марте 2022 года, принудительно брали кровь, чтобы перелить российским солдатам. При этом присутствовал врач. Человек рассказывал потом нашему адвокату, что кровь брали до той степени, пока он не начал терять сознание. Только тогда врач остановил этот процесс».
Кроме того, по словам правозащитников, к оказавшимся в плену должен быть доступ у Международного Комитета Красного Креста. По факту такой доступ сильно ограничен: по большинству кейсов организация не обладает информацией. «Вёрстка» обратилась за комментарием в офис российской делегации МККК, но к моменту публикации материала ответа в редакцию не поступило.
Гражданскими заложниками становятся как студенты или пожилые люди, никогда не служившие в армии, так и бывшие военные. Чтобы попробовать структурировать причины преследования, юристы поделили тех, кто фактически оказался в плену, на несколько категорий.
1. Задержанные «за противодействие СВО»
К первому типу задержанных правозащитники относят людей, которые никогда не служили в армии, не были связаны с вооружёнными силами. В качестве причины задержания им вменяют «противодействие СВО» и фактически приравнивают к военнослужащим.
«Это какой-то новый статус, который, с одной стороны, не предусмотрен законом, но, с другой стороны, сейчас он постоянно упоминается в документах Министерства обороны, когда мы видим переписку по этим делам, — говорит Роман Киселёв. — Тут важно отметить, что данный статус не отличается от того статуса, который присваивается украинским военнослужащим. Их тоже называют задержанными „за противодействие СВО“».
Одних украинцев — например, Никиту Шкрбяина, — задерживали в их родных населённых пунктах в период оккупации. Других — при попытке пересечь российскую границу, во время так называемой «фильтрации». Так в начале апреля задержали 24-летнего Ивана Гончара на КПП Весело-Вознесенка в Ростовской области. Вместе с родителями и девушкой он бежал из обстреливаемого Мариуполя, но не прошёл «фильтрацию».
«Фильтрационные лагеря» также стали одним из символов войны России против Украины. Военные создавали их для украинцев, спасающихся от обстрелов, на оккупированных территориях и на границах с ними. По рассказам очевидцев и правозащитников, в таких лагерях — пропускных пунктах — проходила своеобразная проверка на лояльность российскому режиму: военные просматривали телефоны гражданских, искали татуировки с национальными украинскими символами на теле, спрашивали о службе в армии и об отношении к российской и украинской власти.
Похожие «фильтрационные пункты» работали и в период Чеченских войн. Об этом говорится в докладе Центра защиты прав человека «Мемориал»i «Цепь войн, цепь преступлений, цепь безнаказанности: российские войны в Чечне, в Сирии, в Украине».
«Главной чертой системы «фильтрации» была неизбирательность. Отсутствие картотеки, «фильтрационных дел» или иных систематизированных данных об участниках противостоящих вооружённых формирований неизбежно приводило к массовым задержаниям случайных людей, при этом единственным материалом, обосновывающим обвинение против них, могло стать их собственное признание. Получить же его можно было лишь путём запугивания, избиений и пыток. Отсутствие в делах иных материалов, кроме полученных на допросах показаний, допускало самый широкий произвол сотрудников федеральных силовых структур в отношении задержанных: от возбуждения уголовных дел до освобождения«.
По словам Валентины Гончар, матери Ивана, его завели на допрос в один из кабинетов в здании у КПП. Она прождала сына несколько часов, после чего пограничники убедили её пройти в лагерь для беженцев, организованный с российской стороны границы, поесть и отдохнуть. Они пообещали, что туда же вскоре придёт и её сын, но этого не произошло.
Валентина рассказывает, что ждала Ивана пять суток. Каждый день она возвращалась к зданию КПП и требовала объяснить, где её сын. В первые дни ей обещали, что Ивана вот-вот отпустят, а на пятый сообщили, что его в этом здании больше нет. От военных она узнала, что Ивана могли увезти в Таганрог.
«Я села в этот автобус и поехала в лагерь для беженцев в Таганроге, — вспоминает Валентина Гончар. — Я ходила и в полицию, и к прокурору, звонила в Красный Крест, в волонтёрские организации, в ФСБ, Минобороны. Везде писала заявления о пропаже сына. В прокуратуре мне сказали, что с сыном всё в порядке и скоро его отпустят, но отказались говорить, где он. А в полиции надо мной вообще начали издеваться. Сказали: „Вы что, собираетесь писать заявление против пограничников? А мы что, будем расследовать это?“».
С апреля по август Валентина не знала, где её сын и жив ли он. «Третьего августа мне позвонил мой старший сын и сказал, что нашёл в списках пленных нашего Ваньку. Он мне прислал этот список, там было написано: „Гончар Иван Витальевич, 12.02.1998, гражданский, плен“».
В ноябре Валентина получила ответ на своё обращение в Минобороны. В документе (имеется в распоряжении редакции) говорилось, что Иван Гончар «задержан за противодействие специальной военной операции», находится на территории России и его состояние удовлетворительное. В январе Минобороны в одном из своих ответов причислило Ивана Гончара к «украинским военнослужащим». В нём ведомство сообщило, что направило информацию в Международный Комитет Красного Креста и сослалось на третью Женевскую конвенцию, которая регулирует вопросы взятия в плен военнослужащих.
«Всем без исключения задержанным лицам предоставлено право (возможность) отправлять и получать письма и почтовые карточки, которые передаются получателями через Международный Комитет Красного Креста», — говорится в документе i.
По словам Валентины Гончар, её сын никогда не служил в армии и не работал с военными. Она говорит, что до начала войны Иван был предпринимателем — он открыл свой небольшой магазин брендовой одежды.
Точное местоположение Ивана в ведомстве не раскрывают. Кроме того, с августа нет информации о состоянии его здоровья. Помощь в поисках сына Валентине оказывает проект Every Human Being. По словам правозащитников, им удалось выяснить, что Ивана могут содержать в ИК–12 в Ростовской области. 22 февраля адвокат приехал в колонию, но ему не позволили встретиться с доверителем.
2. Обвиняемые по УК
Ко второму типу гражданских заложников правозащитники относят тех, кому российские власти предъявили официальные обвинения в уголовных преступлениях и собираются за них судить. Обвиняемыми здесь становятся те, кто никогда не служил в армии.
Среди них, к примеру, 19-летний житель Херсонской области Матвейi. Его задержали летом 2022 года, когда его город был под оккупацией: Матвей, как и Никита Шкрябин, вышел из дома и не вернулся обратно. Позже его родственники выяснили, что Матвею вменили подозрение в госизмене и поместили в СИЗО на территории оккупированных районов области. Через несколько недель статью переквалифицировали на шпионаж.
В октябре — спустя полгода после задержания — правозащитники узнали, что Матвею вменили «обоснованные подозрения» в убийстве. Об этом говорилось в ответе на заявление родственников о пропаже Матвея. Документ подписал начальник МВД, организованного на оккупированной территорииi. По мнению юристов, статью переквалифицировали в третий раз. При этом в адвокате Матвею отказали.
«Ввиду того, что в Херсонской области до настоящего времени не сформирована палата адвокатской коллегии, при формировании такой *[Матвею] представится право на защиту», — говорится в документе.
Ни дат формирования палаты, ни сведений о здоровье и состоянии Матвея в ответе не приводится. Учитывая, что Россия аннексировала территорию области, «Вёрстка» обратилась в Федеральную палату адвокатов РФ с просьбой прокомментировать ситуацию. К моменту публикации материала ответа в редакцию не поступило.
По словам адвоката Романа Киселёва, все задержанные в Херсонской и Запорожской областях фактически оказываются в правовом вакууме: о них невозможно узнать практически ничего, а местные названные власти тяжело идут на контакт с правозащитниками.
«Например, у нас есть священник из Херсонской области, которого задержали в ноябре, — рассказывает Роман Киселёв. — Мы знаем, где он содержится. Звоним туда, нам говорят: „Да, он у нас“, но мы его отпустим, когда закончим проверку“. Пишем в Минобороны, а они отвечают, что такого человека не знают. Такие условия складываются на территории этих двух областей».
Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал
3. Бывшие военнослужащие
Ещё одним поводом для задержания гражданских становился их прошлый опыт службы в армии или имевшийся когда-то контракт с ВСУ. Это незаконно согласно четвёртой Женевской конвенции.
«У меня есть такой кейс: мужчина — бывший кинолог „Азова“, именно что бывший, — говорит Роман Киселёв. — Он ушёл из полка ещё в 2019 году. Но, видимо, у них были списки или они его раскололи и на этом основании завели уголовное дело об участии в деятельности террористической организации. Соответственно, они расследование закончили, передали дело на судебное разбирательство в Верховный суд „ДНР“, но суд пока что ничего не делает. Мы ждём. Срок содержания под стражей там полтора года, поэтому можно ждать и ждать».
В аналогичной ситуации оказался 30-летний Дмитрий Лисовец, которого защищает Every Human Being. Дмитрия задержали 2 апреля во время так называемой «фильтрации», когда он бежал из Мариуполя.
В разговоре с «Вёрсткой» его мама Юлия Лисовец рассказывает, что её сын ранее служил по контракту в ВСУ — патрулировал границу с «ДНР». Весной 2021 года его контракт закончился, он вернулся домой и начал поиски новой работы. Перед началом войны он устроился в компанию, которая занималась фасовкой удобрений, а в марте, когда в городе уже не было электричества и тепла, заболел.
«Помню, мы стоим возле костра, греем чайник, и я вижу, как он открывает балкон и хватает воздух ртом, а на улице мороз минус 7–8 градусов. Сын говорил, что не может дышать. А потом он вообще слёг, ничего не ел, только пил горячий чай, — вспоминает Юлия Лисовец. — Лекарства грели под костром, уколы делали под фонариком, ели только то, что осталось из старых запасов. На воде, соли, муке выживали как могли. К началу апреля сыну стало легче. Тогда мы решили, что ему лучше выехать туда, где ему смогут оказать медицинскую помощь в случае чего».
Во время фильтрации Дмитрий честно рассказал, что служил в ВСУ по контракту, но на данный момент является гражданским и уезжает из-за проблем со здоровьем. Там же его задержали. Позже выяснилось, что первые два месяца он провёл в СИЗО–2 в Таганроге, где его ежедневно избивали. В июне против него возбудили дело и перевели в СИЗО–4 в том же городе.
Лисовца обвинили в участии в незаконном вооружённом формировании, в деятельности экстремистской организации и прохождении обучения для осуществления террористической деятельности. Ему грозит пожизненное лишение свободы. В постановлении о привлечении в качестве обвиняемогоi его называют приверженцем «радикального украинского национализма и русофобии».
По словам Полины Мурыгиной из Every Human Being, расследование дела против Лисовца завершилось ещё в конце прошлого года, но так и не дошло до суда.
4. Официальные пленные
В отдельных случаях силовики прекращают уголовное преследование и признают гражданское лицо военнопленным. Чаще всего это происходит на территории Донецкой области, говорит Роман Киселёв.
«У них, в отличие от основной России, есть свои нормативные акты, принятые в отношении пленных, — рассказывает адвокат. — У них есть так называемое постановление „Комитета государственной обороны“ о пленных. Оно засекречено, его текста нигде нет. Но в переписках иногда они цитируют какие-то его части. Мы знаем, что именно этим постановлением вводится термин „пленный“. Однажды в одном из писем донецкой прокуратуры со ссылкой на это постановление говорилось, что статус даётся на 10 лет. Соответственно, эти люди находятся в условиях заключения до обмена или освобождения».
По словам Киселёва, присваивается этот статус как военнослужащим, так и гражданским — по аналогии с «противодействием СВО», но при этом официально как о пленных о них говорят только органы власти «ДНР».
«Насколько мы понимаем, далеко не все пленные в „ДНР“ известны властям Российской Федерации, — говорит Роман Киселёв. — Тем не менее гражданские люди продолжают находиться фактически в статусе военнопленного в России — аннексия произошла, уже нельзя сказать, что это пленные в другом государстве».
В такой ситуации оказался доверитель адвокатов из Every Human Being, 21-летний уроженец Мариуполя Олегi. Его задержали в конце апреля на одном из КПП, когда он вместе с семьёй бежал из обстреливаемого города. Как и Иван Гончар, Олег «не прошёл» так называемую фильтрацию.
Спустя два месяца после его задержания — в июне 2022-го — близкие Олега получили ответ на одно из обращений в прокуратуру. Подписан документ был «заместителем начальника следственного управления прокуратуры ДНР» (копия имеется в распоряжении редакции). В нём родственникам сообщили, что в апреле Олега обвинили в совершении теракта группой лиц по предварительному сговору и заключили под стражу. Но в июне обвинения сняли, хотя оставили Олега под стражей — уже в статусе пленного. При этом, по словам юристов из Every Human Being, Минобороны РФ отрицает, что Олега вообще задерживали.
«Мы ведём переписки уже довольно давно, но ситуация сводится к следующему: российская сторона говорит: „Нет, его у нас нет“, хотя мы прикладывали уже не один раз бумагу от так называемой прокуратуры „ДНР“, — говорит Полина Мурыгина. — Но ещё дело в том, что, пока российская сторона не признает таких гражданских заложников официальными пленными и не огласит место их содержания, их нельзя включить в список на обмен».
Александра Матвийчук, глава Центра гражданских свобод Украины, отмечает, что проблема, когда российские ведомства «не замечали» украинских гражданских заложников на оккупированных территориях, развивалась и после 2014 года.
«Были ситуации, когда мы знали, в каком конкретном месте заключения находится человек, родные даже могли иметь на руках подтверждения этому, официальные документы от так называемых ведомств так называемых Донецкой или Луганской республик, — говорит Матвийчук. — На Минских переговорах украинская сторона показывала эти документы, а российская сторона брала время разобраться и годами не подтверждала удерживание людей. Это был такой способ манипулирования: место удержания не подтверждено — человек на обмен не попадал».
5. Пропавшие
По словам правозащитников, отдельную категорию составляют пропавшие пленные. Речь о случаях, когда российские военные задержали человека при свидетелях, увезли на территорию России, но при этом ни один орган не подтвердил, что этот человек был задержан или арестован.
«Буквально вчера по одному из таких товарищей нам пришёл ответ: его забрали из деревни в Харьковской области, были свидетели. Потом другие свидетели в Стрелечье, тоже в Харьковской области, видели, как его увозили куда-то в Белгородскую область, — говорит Роман Киселёв. — А что дальше произошло — неясно. И вот приходит ответ от Минобороны, где они говорят, что у них нет сведений о таком человеке. По какой-то причине некоторые люди либо не упоминаются в базах, либо их целенаправленно скрывают от нас».
«Памятуя чеченский опыт, здесь можно подозревать худшее»
При этом практика взятия в плен мирных жителей вовсе не новая для российской армии. Матвийчук уточняет, что с 2014 года Россия использовала таких гражданских заложников для шантажа украинской стороны.
«Всё время Россия выставляла политические требования для того, чтобы обменять этих людей, — вспоминает руководитель Центра гражданских свобод Украины. — Она удерживала их в качестве заложников и шантажировала Украину, чтобы обменять людей на какие-то геополитические уступки. Там и про Крым шла речь, и про амнистию военным преступникам, и про изменение Конституции, федерализацию. Это чётко показывало, что Россия использует мирных людей в качестве заложников для достижения своих целей».
Российская армия брала гражданских лиц в плен и до начала конфликта в Украине в 2014 года. По словам члена совета Центра защиты прав человека (ЦЗПЧ) «Мемориал» Владимира Малыхина, в ходе и Первой, и Второй чеченских войн российские силовые структуры могли задержать абсолютно любого, сочтя его «подозрительным» в связях с боевиками. Кроме того, тогда же была создана система фильтрационных пунктов и незаконных мест лишения свободы.
«Федералы» пытались использовать гражданских для обмена на захваченных боевиками пленных, — говорит Владимир Малыхин. — Особенно это проявлялось в ходе Первой чеченской кампании, когда пленных российских военных у боевиков было довольно много. Боевики это поняли и порой отказывались менять пленных на гражданских, но не всегда«.
По словам его коллеги, члена Совета ЦЗПЧ «Мемориал» Александра Черкасова, на фильтрационных пунктах и в незаконных местах лишения свободы против задержанных нередко применялись пытки, причём не только для «выбивания» нужных показаний.
«Могу рассказать про конкретный пример, — говорит Александр Черкасов. — К расследованию этого дела приложили руку наша коллега Наташа Эстемирова, журналист Анна Политковская и адвокат Станислав Маркелов. Речь об исчезновении 20-летнего Зелимхана Мурдалова 2 января 2001 года. Его задержали сотрудники МВД и офицеры вооружённых сил, несколько часов избивали и заставляли стать осведомителем. Утром следующего дня эти офицеры его вывезли в неизвестном направлении ещё живого, а далее тело не было найдено. Человек, задержанный в рамках этой самой контртеррористической операции, ничего не совершал. Его даже не подозревали в совершении чего-либо, его хотели вербовать ошалевшие от безнаказанности менты».
По данным «Мемориала» число исчезнувших в Чечне с 1999 по 2009 год оценивается от трёх до пяти тысяч человек: в каких случаях имела место фабрикация уголовного дела, а в каких случаях задержанный погибал или его убивали — неизвестно.
«Наши украинские коллеги сейчас так же говорят, что есть большой люфт между числом пленных, военных и тех, кто пропал, — говорит Черкасов. — Вопрос, что с ними. Памятуя чеченский опыт, здесь можно подозревать худшее. Чеченцы ведь долго предпочитали верить, что исчезнувших держат где-то в секретных тюрьмах, лагерях на территории России. Это было не совсем так. С поздней весны — начала лета 2000 года заработала система насильственных исчезновений, содержания в секретных тюрьмах, но в реальности это были ямы на той же Ханкале, из которых люди исчезали совсем, их убивали».
Как говорит Матвийчук, на оккупированных территориях Украины система секретных тюрем также активно развивается. Правозащитники обнаруживают их в квартирах, в подвалах, в отделениях полиции после того, как территорию удаётся освободить от оккупации.
«Подобные места заключения используются как часть политики террора, чтобы удерживать контроль, не только уничтожать активное меньшинство из числа деятелей искусства, волонтёров, журналистов, гражданских активистов, либо тех, кто оказался не в то время не в том месте, — рассказывает глава Центра гражданских свобод. — В таких условиях никто не защищён. Также это способ с помощью страха удерживать контроль и преодолевать даже ненасильственное сопротивление оккупированного местного населения. Эта проблема системная и организованная».
«Определённое пространство для вмешательства»
По словам правозащитников, меры помощи гражданским заложникам сегодня ограничены. Чем больше времени проходит после задержания человека, тем сложнее его освободить.
«Есть небольшое пространство для возможностей, и это в основном связано с людьми, которые не успевают получить какой-то статус и чаще всего находятся на территории России, — говорит Роман Киселёв. — Приведу пример. Задерживается девушка на границе в Белгородской области. Она гражданская, а муж у неё — кадровый офицер ВСУ. Её задерживают неизвестные силовики в масках, путём пыток пытаются выбить связь с мужем, выбивают и дальше под угрозами требуют от него раскрыть информацию о расположении части, количестве вооружённых сил. Так как её задержали на территории России, тут есть определённое процедурное давление. В какой-то момент в конце дня они решают, что не хотят её отпускать. Соответственно, её надо как-то оформить. Вменяют ей административное дело о нахождении в состоянии наркотического опьянения в публичном месте. Быстро проводят суд, дают ей восемь суток и помещают в ИВС. Так как это официальные процедуры, это всё просвечивается, мы смогли её найти, вмешаться в дело с адвокатом и в день освобождения приехать и забрать её. Туда же приехали люди в масках с ней разговаривать — что с ней было бы, если бы мы её не забрали, непонятно».
Киселёв уточняет: важно, что преследование украинцев и попытки пленить мирных жителей не заканчиваются на этапе въезда на территорию России. Иногда людей задерживают, когда они уже прошли «фильтрацию» и, наоборот, пытаются выехать из страны.
«Тоже была история, как человека задержали на восемь дней, отвезли в какой-то подвал, пытали током и водой, а потом отпустили, — рассказывает адвокат. — Мы узнали об этом случае, попытались вмешаться».
Роман Киселёв говорит, что позвонил на КПП, где его доверителя задержали. На звонок ответила женщина. После того как адвокат озвучил вопрос, по его словам, она попросила подождать и отложила телефон. Далее, как говорит Роман Киселёв, он слышал, как сотрудница погранпункта советовалась с коллегами о том, что ответить адвокату, а через несколько минут сообщила ему в трубку, что его доверитель отказался от пересечения границы и сам уехал обратно в Россию.
«Но в действительности он был у них, — рассказывает Роман Киселёв. — Мы начали поднимать шум и бравировали тем, что у нас есть аудиозапись этого её разговора. Дали об этом знать управлению ФСБ. Через три дня мужчину отпустили. Не очень понятно, повлияло ли наше вмешательство, но, конечно, им более нервно работать, когда есть какое-то внимание со стороны. В таких историях есть определённое пространство для вмешательства».
По словам правозащитника, когда у гражданского пленного уже есть процессуальный статус и он уже находится в местах лишения свободы, помочь ему можно исключительно путём переписки со следствием и с помощью формального давления со стороны адвокатов, национальных и международных институций.
Задержанный может долго оставаться в таком «плену». По словам Александры Матвийчук, ситуация складывается патовая: «Под оккупацией огромное количество людей. Получается, сегодня Российская Федерация может надавить на Украину и обменять, кого она хочет, а завтра набрать в десять раз больше людей».
При этом, по словам основательницы Every Human Being, в первые полгода войны правозащитникам удавалось чаще добиться освобождения пленных мирных жителей.
«Летом у нас был успешный опыт освобождения гражданских заложников, удерживаемых в колонии в Еленовке и на территории школы в селе Казацкое, — говорит Полина Мурыгина. — В первом случае нам удалось освободить 31 человека, а во втором — 180 человек».
По словам юриста, в первом случае речь идёт о волонтёрах, которые возили гуманитарную помощь жителям Мариуполя. Во втором — речь о жителях села, которых задержали и закрыли на территории местной школы после того, как населённый пункт оказался под оккупацией.
В обоих случаях юристы ссылались на международные нормы, которые запрещают брать гражданских в заложники. Кроме того, они указывали на неправомерность задержания без протокола, возбуждённого дела и решения суда; говорили о несоблюдении права на свободу и личную неприкосновенность; а также о фактическом нарушении двух уголовных статей при удержании гражданских заложников — о похищении и незаконном лишении свободы.
В обоих случаях юристы ссылались на международные нормы, которые запрещают брать гражданских в заложники. Кроме того, они указывали на неправомерность задержания без протокола, возбужденного дела и решения суда; говорили о несоблюдении права на свободу и личную неприкосновенность; а также о фактическом нарушении двух уголовных статей при удержании гражданских заложников — о похищении и незаконном лишении свободы.
«На тот момент эти меры сработали, — вспоминает юрист. — Мы имели дело с сепаратистскими образованиями и обращались непосредственно к администрации колонии и к администрации оккупированного села. Сейчас мы имеем дело с другой ситуацией. Туда приходит российская администрация, и это, скорее, ухудшает положение в контексте того, что гражданские лица — они заложники обстоятельств».
Заложниками обстоятельств становятся и родственники гражданских пленных, которые месяцами ждут ответов от российских ведомств и не знают, что происходит с их близкими и живы ли те. Александра Матвийчук, глава Центра гражданских свобод Украины, отмечает, что фактически родственники гражданских заложников тоже оказываются в плену.
«Очень важно понимать, когда мы говорим о гражданских заложниках, цифры не имеют значения, потому что в заложниках вся семья. Особенно, если человек пропавший, вообще нет никакой информации. Я работала с семьями и наблюдала, это постоянное метание между какой-то надеждой и отчаянием, — говорит Матвийчук. — Когда люди выходят и рассказывают о жестоком обращении, которому они подвергались, [необходимо помнить,] с ними были люди, которые не вышли, и их родные теперь на примере этого освобождённого человека знают, что с ними делают. Поэтому, когда мы говорим о военнопленных или гражданских заложниках, нужно понимать, что в плену вся семья».
Эти выводы подтверждают и наши разговоры с матерями пленных мирных жителей.
«В одном из писем нам отвечали, что информация о местонахождении моего сына не представляется третьим лицам. Я просто не понимаю, что они имеют в виду под „третьими лицами“. Хорошо, адвокат — третье лицо, а кто я тогда? Получается, я как первое лицо тоже не могу знать, где он? — рассказывает Татьяна Шкрябина, мама студента харьковского вуза Никиты Шкрябина. — Говорят, есть право писать письма через Международный Красный крест. При этом Международный Красный Крест до сих пор не может посетить моего сына. Когда я спрашиваю, почему, они не объясняют. То есть они его до сих пор даже не видели. Утверждать, жив он или нет, они тоже не могут. Эмоционально это очень тяжело».
Иллюстрация на обложке: Дмитрий Осинников
Регина Гималова