«Я не делаю этого из-за близких, кошки и материальных благ, что накопил здесь»

В сентябре 2022 года после объявления в России мобилизации тысячи мужчин с семьями выстраивались в многокилометровые очереди на границах страны с соседними государствами. Так население отреагировало на возможность участия в войне. Но после изменения закона о призыве в апреле 2023 года такой резкой реакции уже не было — несмотря на то, что угроза массового призыва на войну возросла. «Вёрстка» спросила у своих читателей, почему лично они остаются в стране и готовы ли они в каком бы то ни было качестве отправиться на фронт. Отвечают бизнесмены, управленцы, программисты, учёные, студенты и рабочие.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

Имена опрошенных скрыты из соображений безопасности.

«Они могут арестовать наши тела, но они никогда не арестуют наши сердца»

Я не уезжаю из-за вопроса этничности и национальности. Мой отец — карабахский армянин, моя мать — украинка. Я родился в Белгородской области в семье беженцев армянского и украинского происхождения из Грузии. Сначала прадед бежал от поляков и коммунистов из Львовской области в Мелитополь, а оттуда из-за голодомора — в Белгородскую область. А мои родители бежали из Грузии в 1989 году, когда там начались волнения. Они испугались.

От Украины нас отделяет несколько километров. В детстве мы часто ездили в Харьковскую область. Эта идентичность во мне выражена ярко — я разговариваю и на русском, и на украинском языках, я знаком с культурой Украины не так, как наши чиновники, а по-нормальному.

Сложная история моих предков заставляет меня оставаться в стране, в которой я родился. Потому что я знаю, какой поганой и тяжёлой становится жизнь при вынужденной эмиграции. Иногда всё же сомнения у меня возникают. Но я одёргиваю себя обязательствами перед моей семьёй. Даже несмотря на то, что из-за войны России против Украины мы переживаем самый драматический раскол за всю свою историю: часть родственников поддерживают войну.

Но если я отсюда уеду, мою мать будет некому эвакуировать из Белгородской области. Мой город обстреливают каждый день, пока вся остальная страна гогочет, пьёт кофе и делает вид, что война идёт в параллельной вселенной.

Я не испытываю страха перед репрессиями, преследованиями. Мои предки по отцовской линии пережили геноцид, погромы и войну. Мои предки по материнской линии пережили войну и геноцид. Поэтому я родился в вертикальном, а не горизонтальном положении. А если ты живёшь вертикально, то есть ходишь на двух ногах, ты умеешь жить со страхом и даже перерабатывать его во что-то материальное — например, в литературу.

Хотя не могу сказать, что масштаб репрессий на меня не влияет. Например, закон о де-факто вычёркивании ЛГБТ-россиян из нарратива о России меня озадачил. Он напрямую меня касается, и он портит мою личную жизнь. Но я всё же не считаю, что мне нужно уезжать. Уезжать в итоге будут те, кто эти законы принимал и эту войну развязал. И, хотелось бы верить, их маршрут будет заканчиваться не в какой-нибудь Венесуэле или Китае, а в Нидерландах или хотя бы Бутырках.

После начала мобилизации я встревожился, работал из дома на удалёнке несколько месяцев, не ходил даже в магазины в своём районе. Следил с сожалением за людьми, которые уезжали из страны. Такой масштабной акции протеста я никогда не видел.

А вот ощущения от нового закона о призыве я бы описал как более сдержанные. Тревога была, да, паника, злость, апатия, гнев, но в целом после сентября 2022 я научился лучше контролировать эмоции. На это повлияли ещё и регулярные бомбардировки инфраструктуры Украины зимой и конкретно — бомбардировка Киева в новогоднюю ночь. Но я всё равно не даю себе предела, после которого я уеду. Они могут арестовать наши тела, но они никогда не арестуют наши сердца.

«Скажу военкому, что, если он не хочет, чтобы я застрелил своих в спину, пускай отстанет»

Я не могу уехать, потому что не знаю языков кроме русского. У меня на попечении девушка и кошка, есть маленький бизнес. К тому же нет загранпаспорта, потому что я вообще никогда из России не уезжал и не думал об этом. Но сейчас мысленно начал планировать. Учу английский, хочу заняться документами. Как получится переехать, устроюсь, смогу перевести и свою девушку с кошкой. Бизнес, видимо, придётся ликвидировать, продать или переписать на сестру.

Каждый день хочется плакать от бессилия, что я не могу ничего сделать с этим. И новый закон тут ни при чём. Проблема в моей слабости и физической, и в плане влияния на события. Я помню, как в юности к нам в школу приходили ветераны и рассказывали, как это было, как они прошли войну. После таких встреч я всегда плакал. Мне было очень жалко этих людей и обидно, что им пришлось такое пережить.
Мне хочется только плакать от того, что сейчас происходит, это ужасно. Невозможно просто представить, что чувствуют все эти люди, которые страдают от России.

Меня ничего сейчас не поддерживает. Я просто так устал от всего происходящего, что хочется побыстрее вырваться из ловушки, в которой я нахожусь. А если честно, то надеюсь на то, что появится герой и спасёт нас, как бы по-детски это ни звучало. Но нет лидера у России, я бы пошёл за кем угодно, только бы позвали. Но здесь ещё и не с кем просто поговорить. Бывает, смотришь на человека, вроде нормальный, а на самом деле зомби. Нет, мои близкие войну не поддерживают, но вот друзья, коллеги — да, и это печально.

Я пока не решил, что мне делать, если придёт повестка. Даже не знаю. Я считаю, что если человек не хочет чего-то, то его не заставить. Даже если дают в руки оружие, брось его на землю. Если окажусь в военкомате уже, скажу военкому, что, если он не хочет, чтобы я застрелил своих в спину, пускай отстанет от меня и идёт дальше чем-то полезным заниматься.

Конечно, меня вдохновляют истории о том, как люди поехали на велосипеде в Грузию, или про тех ребят, которые переплыли в Японию на лодке, или тех, что едут в Мексику переходить границу в США. Мне кажется, я бы так тоже смог, но не делаю из-за близких, кошки и материальных благ, что накопил здесь. Я ненавижу себя за это, потому что я всегда любил свободу и не занимался накопительством, а теперь из-за него не могу сдвинуться с места.

«Если уж оказываться на дне жизни, то, может, лучше делать это рядом с домом?»

Я молодой учёный без степени и преподаватель вуза. Обычно считается, что именно такая категория склонна уезжать, но для таких, как я, в основном предлагаются программы PhD, где очень часто встречаются абьюзивные отношения, ненормированный рабочий день и прочая токсичность со стороны руководителей. Те люди, которые нацелены именно на научную карьеру, к этому готовы и даже рвутся, рассылая CV. Но я в поиске себя, не уверен, что пойду именно по научной дорожке, и не готов к вертикальным зависимым отношениям с человеком, которого не знаю лично. Собеседования по зуму недостаточно, чтобы составить впечатление о руководителе.

Можно спросить: неужели это хуже, чем все риски, которые несёт с собой пребывание дома? Сложный вопрос, но если что-то за границей не получится, то окажешься без сбережений и у разбитого корыта. А вариант низкоквалифицированной работы за рубежом кажется мне ещё менее привлекательным. Во многих случаях эмиграция сопровождается таким падением социального статуса, которое вполне сопоставимо с пакетом поражения в правах, предусмотренным новым законом за просрочку явки по повестке. Если уж оказываться на дне жизни, то, может, лучше делать это рядом с домом?

Может, когда-то и я найду привлекательную релокацию, но это займёт время. Поэтому пока я не прыгаю в ближайший самолёт до шелтера в Ереване, чтобы мести там улицы. Будущее покажет, правильно это было или нет.

В сентябре у меня была очень сильная тревога и дереализация, как 24 февраля 2022 года. Сейчас чуть меньше, но чувства примерно как в сентябре. Будто уже началась вторая волна. Даже, извините, к пиздецу привыкаешь, если он повторяется.

До 24 февраля я особенно интенсивно думал, что я уеду сразу, как произойдёт что-то ужасное. Но 24 – 25 февраля прошлого года, когда началась война, я с удивлением для себя обнаружил, что всё, все вообразимые точки ужаса пройдены, а я ещё здесь, не имею возможности и намерения уехать. С таким же удивлением я воспринял мобилизацию: непосредственная опасность, а я даже и не планирую никуда ехать. Поэтому я даже перестал искать эту мифическую реперную точку, я сам не знаю, где она находится. Самому интересно.

Есть у меня некая шуточная точка. В начале марта 2022 года много было разговоров об уходе компании Danone из России. И как-то гулял в подавленном настроении, зашёл в супермаркет, а там в молочном отделе «Даниссимо» на полке, как раньше. И у меня мелькнула мысль, что, пока Danone здесь, я не уеду. Я сам понимаю, что это не всерьёз, не «Даноном» единым сыт человек, но вот такие мысли были. Теперь и Danone переименовывается, а я ещё здесь.

Пока я цепляюсь за мелочи, позволяющие всё ещё чувствовать себя частью цивилизации: оставшиеся иностранные бренды, сервисы, платёжные средства за научные и просветительские проекты, которые ещё могу вести, за интересные работы. И ещё одна точка опоры — люди, которых я люблю. Любовь — сильная штука. Это тоже свет.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

«Если я как собственник уеду за рубеж, это вызовет сильную панику среди коллектива»

Я не уезжаю за границу, так как от меня зависит управление бизнесом в сфере общепита, а соответственно, и много людей. Бизнес требует включённости в такой тяжёлый период.

Как выруливать из этой катастрофы, которую протащили в Госдуме, непонятно. Думаю, могут начать выдёргивать сотрудников. Но будем как-то беречь людей. Есть вариант формально уволить тех, кто стоит в риске призыва, и выплачивать им зарплату из собственных резервных средств, чтобы сохранить им жизни. Юридически инструментов решения этой задачи законными способами нет. Ситуация в целом катастрофическая.

Если я как собственник в этой ситуации уеду за рубеж, это вызовет сильную панику среди коллектива. Решат: если я уехал, значит, совсем всё плохо и надо разбегаться. А у них свои обязательства в жизни перед родителями, детьми, банками и так далее.
Когда только объявили мобилизацию, мне приходилось проводить ежедневные встречи в разных регионах, чтобы поддержать людей, показать своим примером, что я не уезжаю, всё будет хорошо. Хотя практически всё моё окружение , уехали и процентов 80 не вернулись.

Близкие тоже настаивали, чтобы я уехал, но я сказал, что у меня нет права всё и всех бросить. Возможно, это легкомысленно, но не мог и не могу иначе. Это решение, конечно, давалось и даётся крайне сложно, ведь жизнь одна. Хотя я патриот и вообще никогда не хотел уезжать, всегда хотелось улучшать пространство вокруг себя, влиять, создавать.

«Мне никто не будет рад в какой-либо другой стране в роли беженца»

Мне 34 года, я запасник. В прошлом прошёл альтернативную гражданскую службу (АГС), работая санитаром. Новость о законопроекте для меня не стала неожиданностью. Я на всякий случай заготовил шаблон заявления о замене ВС по мобилизации альтернативной службой. В случае получения повестки и попытки военкомата меня мобилизовать подам заявление на АГС и всё общение с военкоматом сведу к переписке.

С самого начала войны я хотел бросить всё и уехать, но остановил ряд факторов. У менять есть родственники, связь с которыми очень сильна и которые не могут переехать. Есть любимое хобби и друзья, которые также не могут быть релоцированы. Остаётся возможность бюрократических разборок с военкоматом в случае призыва по мобилизации. Ну, и самая главная причина: мне никто не будет рад в какой-либо другой стране в роли беженца, эмигранта, релоканта. Каким бы я прекрасным ни был, для жителей другой страны я буду чужим.

Конечно, можно предположить, что всё перечисленное — ерунда, ведь на одной чаше весов — твоя жизнь. Но пока в Конституции сохраняется право не участвовать в войне (статья 59), я не переживаю. Да, есть риски облав, насильственного призыва и прочего произвола со стороны властей, но ведь и я не чемодан, который можно просто взять и поместить в окоп. Я считаю, что тот, кто не хочет воевать, на войну не отправится.

«Если и отправят, я там буду во внутренних войсках, буду какой-то город охранять»

Мне 39 лет. По образованию я следователь уголовного розыска, младший лейтенант, но в органах уже давно не работаю. Уровень романтики, который был в период обучения, на деле не оправдался. По факту ты сталкиваешься с планом, палочной системой, совершенно невнятным руководством. По этим причинам я уволился. С 2004 года работал в маркетинге. Сейчас занимаюсь продюсированием видеоконтента и остаюсь в России, в Москве.

Я убежден, что мы принимаем решения исходя из двух чувств: либо нам страшно, либо нам стыдно. Если бы мне было страшно или стыдно настолько, что я не мог бы дальше жить в стране, в которой родился и которую очень люблю, я бы отсюда уехал. Мне действительно очень страшно, но не стыдно за то, что происходит в Украине.
Часть людей верит в то, что мы как страна делаем что-то неправильно. Я верю в другое. Я верю, что всё, что происходит — это для того, чтобы у нас больше не было войны. Но очень не хочется за это умирать. Все, кто скажут, что они смелые, — соврут. Да, пиздец как страшно, никто не хочет никого убивать и тем более умирать от того, что на него ракета прилетела или дрон гранату скинул. Но каждый для себя принял решение. Никто не хочет умирать, но в какой-то момент, если наступит пиздец, ну что, надо идти.

Все, кто здесь остались, смогли договориться со своим страхом и принять то обстоятельство, что в любой момент, который от них абсолютно не зависит, они могут попасть в ситуацию, как в казино или лотерее. Я с собой смог договориться. Много моих друзей остались. Также много съебались, но впоследствии половина из них вернулись.

У меня брат родной уехал, он очень богатый человек. Он уговаривал меня поехать с ним. Я мог бы жить с ним в Черногории и больше не париться. Он не вернётся сюда, ему и страшно, и стыдно одновременно. Я понимаю это. Мы с ним не конфликтовали. Я считаю, что это личное решение каждого.

На фоне изменения законодательства уровень страха пока небольшой. Если и призовут, у меня специальность не самая подходящая для фронта. Если и отправят, я там буду во внутренних войсках, буду какой-то город охранять.

«Я должна сначала совершить транспереход и начать приём гормонов перед отъездом»

Я трансгендерная личность. То есть родилась я с мужскими признаками, но не признаю в себе мужчину и хочу менять документы на женские. Мне 24. Я остаюсь военнообязанной, но с ограниченной категорией годности.

Новый закон о призыве воспринимаю однозначно отрицательно. Желающих воевать собрали ещё добровольцами. Сейчас крутят гайки, чтобы люди, видимо, как в сентябре, не побежали из страны.

Я и сама в сентябре уезжала в Казахстан, но в итоге вернулась назад. Были проблемы с девушкой, которая отказалась ехать со мной и в целом была против этого. На моём возвращении очень настаивали и родители с братом. Они говорили только одно: «Ну тебя же никто не ищет, если будут искать, пойдём мы — отец и брат». Особенно брат настаивал, он отслужил в ВДВ. Он просто звонил мне в Казахстан и говорил: «Всё, давай собирайся, завтра с утра на границе увидимся». Отвечал так на любой аргумент. В итоге я не выдержала этого давления, будучи одна в чужой стране, и вернулась домой.

Сейчас я остаюсь в России.

Получаю высшее образование и одновременно работаю в аккредитованной организации по IT, вроде бы защищена законом, но чёрт его знает. У меня дипломный год, я не могу снова взять и уехать. К тому же я должна сначала совершить транспереход и начать приём гормонов перед отъездом. Я рассказывала девушке об этом, но она не смогла принять меня и ушла. Родственники пока ничего не знают.

«Остались люди эмоционально резистентные к этому»

Мне 36 лет. Более десяти лет я работал в медиасреде, а сейчас занимаюсь своим проектом в области социального предпринимательства и НКО. Я много где бывал в мире, в России мне очень нравится. Мне тут нравится, я не хочу уезжать из страны. В моём случае нет никакой принципиальности. У меня нет установки, что я ни за что не уеду. Сейчас я чувствую себя достаточно комфортно в обыденном смысле. Я не могу сказать, что я до беспамятства люблю Россию и ни на что её не променяю, но прямо сейчас это мой дом, в котором мне хорошо.

Я в целом считаю, что вопрос «Почему остаётесь» немного некорректный, потому что он ставит меня в положение человека, который должен оправдываться из-за того, что он продолжает привычную и, каким бы ни было испорченным это слово, комфортную жизнь. Для меня не было вопроса — уезжать или не уезжать. Для меня совершенно очевидно было, что, какой бы чудовищной ситуация ни становилась с эмоциональной точки зрения, оставаясь здесь, мы остаёмся той сознательной частью жизни, в которую сами и верим.

Сейчас происходит большой исторический момент. Всем понятно, что происходит что-то, что мы будем вспоминать всю жизнь. Но мне интересно (в нейтральном смысле этого слова, не то чтобы я фанатею, наблюдая за страданиями) и хочется проживать это с этой стороны, быть внутри страны, которую я понимаю, люблю и знаю, а не снаружи, читая новости. Ведь новости так устроены, что пишут о том, что выбивается из общей нормы, а жизнь на 90 % и состоит из общей нормы. Я помню, как в апреле прошлого года мне приходилось буквально каждый день людям объяснять, что я не динозавр и что в Москве не ходит каждый человек в футболке с Z‑символикой. А в новостях это выглядело именно так.

Можно обозвать меня безнадёжным оптимистом и проиллюстрировать этот пассаж мемом «It’s fine», когда всё горит. Но правда в том, что все, кто хотели уехать, — уехали. Остались люди эмоционально резистентные к этому. Это не значит, что им наплевать. Никому не наплевать: я много общаюсь с людьми, культуру small talk’ов никто не отменял. Люди как-то очень трезво смотрят на то, что происходит: как в песне у Оксимирона «Пересоберём».

При этом я не могу сказать, что я вообще не думал о переезде. Думал. Наверное, пик моих рефлексий случился в марте прошлого года. Я переживал, что начнутся точечные репрессии: людей, опасных для властей, будут как-то выцеплять и судить. Так и происходит. Но про себя я сейчас всё же понимаю, что все риски связаны только с тем, что я мужчина призывного возраста. Я один из даже не сотен тысяч, а из миллионов. Я не верю, что власти смогут логистически выстроить какой-то механизм, который дотянется до каждого человека, где бы он ни находился, не имея при этом персональной заинтересованности в его преследовании.

Я не верю, что мне лично может грозить опасность, пока они не начнут говорить про меня: «Вот, Виктор Иванов такого-то года рождения, проживающий там-то, нужен нам как пушечное мясо и ищем его везде, пробивая сотовые данные». Наверное, если до этого дойдёт и я узнаю о чем-то подобном, я буду рассуждать по-другому.

Тем не менее я придумал себе некоторую ловкую схему, что я буду каждый месяц 10 дней из 30 проводить за границей и если что-то чудовищное случится, то есть шансы застать это там, я смогу остаться там на какое-то время. Эта схема сработала буквально на прошлой неделе. Но я вернулся, потому что решил, что не нахожусь в опасности. Ну, а если придёт повестка, я просто отменю все свои путешествия, уеду в деревню, если возникнет такая необходимость, но в военкомат точно не пойду.

Обложка: Дмитрий Осинников

Редакция «Вёрстки»