«После Второй мировой в стране были сотни тысяч детей-сирот. Сейчас далеко не так. Пока»

Светлана Строганова — о проблеме сиротства в России и об отложенных последствиях войны

Многодетная приёмная мама и программный директор благотворительного фонда «Дети наши» Светлана Строганова уверена, что детские дома в России необходимо — а главное, вполне возможно — закрыть. По её мнению, сиротская система калечит своих воспитанников — и тем ужаснее, что украинских детей, «вывезенных из-под бомбёжек», разлучают с близкими, а российских — забирают из семей за «антивоенные рисунки». Чтобы привлечь внимание к проблемам сиротства, Светлана собирается пройти пешком 270 км из Москвы в Ярославль. В интервью «Вёрстке» Строганова рассказывает, почему из-за войны в России скоро может стать ещё больше сирот, и что с этим можно сделать прямо сейчас.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

— На словах в центре внимания российской политики — защита интересов семьи и детей. На деле всё время оказывается иначе, и ребёнка могут забрать из любящей семьи только из-за «неправильных» взглядов родителей — как это произошло с Машей Москалёвой. Это частный случай людоедства или нормально для системы?

— Совершенно ужасно, когда ребёнка за рисунок забирают в приют, а отца — в кутузку. Другое дело, что от системы и не нужно ждать любви. Система не способна и не может дать ни заботы, ни любви. Такие непопулярные решения, как с Машей Москалевой, принимаются из страха. Чиновники просто боятся ответственности: если они не заберут ребёнка, им «прилетит» от начальства. А если слова поперёк не сказать — есть надежда, что, может, и не тронут. То, что Машу забрала из приюта мама, которая с двух лет её не воспитывала, меня тоже пугает. Как я понимаю, маму в этом убедили с целью «выбить из ребёнка политику», а до этого Маша ей не особо нужна была.

Предположим, что причиной разлучения с отцом был даже не рисунок. Всё равно такое варварское изъятие, небережное отобрание ребенка и помещение в приют — это очень нехорошо. Разлучение с семьёй, пусть даже неидеальной, это огромный стресс, который не проходит бесследно, может привести к психическим расстройствам, к болезни. Для ребёнка значимый взрослый — это залог стабильности и предсказуемости. Только при этих условиях можно гармонично развиваться и познавать мир.

Когда ребёнка из семьи забирают, он не понимает, что будет дальше. Ему ничего не объясняют, везут его в больницу, потом в учреждение, как вещь. Ребёнок перестает чувствовать себя в безопасности, это катастрофически сказывается на здоровье, уме и психике. А потом в учреждении он не приобретает никаких навыков самостоятельности, не учится жить в обществе и ни к чему не стремится. Детских домов в том виде, в котором они существуют сейчас в России, вообще быть не должно.

— А как специалисты относятся к ордерам Международного уголовного суда на Марию Львову-Белову за депортацию украинских детей?

По поводу украинских детей среди профессионалов есть консенсус. Он состоит в том, что если ребёнок находится в опасности, то его надо спасти, а дальше разбираться. Вывезли из-под бомбёжек — это хорошо. Но если потом ничего не сделали, как требует того законодательство, процедуры, интересы ребёнка — вот это фигово.

Не то чтобы для российских служб опеки иностранный ребенок — это «о боже, мы не знаем, что с ним сделать». Всё они прекрасно знают, мигрантки у нас тоже рожают детей, эти дети — тоже граждане иностранных государств. И регламенты работы на эти случаи есть. Но в случае с украинскими детьми эти регламенты по политическим причинам не соблюдались, и это плохо, потому что на первом плане были совсем не интересы детей. Тем более, были родители, которые хотели забрать своих детей из России, но им не возвращали детей и говорили: «Приезжайте сами!». Вот это горько и неправильно.

— Я видела, что многие представители некоммерческой сферы просто не понимали, за что Львовой-Беловой прилетело, «что она плохого сделала». И по публикациям аппарата детского омбудсмена в последние дни видно, что они изо всех сил теперь пытаются показать, что работа на возвращение детей в Украину велась и ведётся. Хотя раньше преимущественно говорили о них «теперь это наши дети».

— У меня тоже такое ощущение. Но повторюсь: если есть дети и есть опасность для их жизни и здоровья, конечно же, их нужно спасать. Другое дело, что их нужно было перемещать не в Россию, а вглубь Украины — я так понимаю, именно это легло в основу обвинения МУС. Необходимых действий, которые предполагают отправку запросов про родственников в Украине, не делалось, и это стало нарушением закона и международных правил.

Вывозили оттуда несколько категорий детей — тех, что были в украинских детских домах, тех, кто разлучился с родными из-за активных боевых действий, и тех, кто оказался на территориях, контролируемых ВС РФ, — этих детей родителям предложили сдать «на отдых». Вот последнее меня больше всего задевает. Естественно, если у тебя под окнами стреляют, ты отдаёшь ребенка в безопасное место. Я бы тоже отдала, если б за окном снаряды рвались, и никакие политические мотивы были бы не важны — лишь бы дети были целы.

Но вот дальше что-то пошло не так. Ок, они вам отдали детей на время «отдохнуть» — ну так верните их обратно. И в этом смысле среди НКО, которые занимаются сиротской темой, единодушия нет. Одни говорят — раз есть указ президента, который присоединяет к России новые территории, то по российским законам это российские дети, и мы «в дамках». Но даже если мы присоединяем территории, мы же людей в рабство не угоняем, это же не скот. У детей на этот момент было другое гражданство, им или их представителям надо было предоставить право выбора. И поэтому другая часть НКО-шников не считает законными ни присоединение этих территорий, ни все дальнейшие действия с детьми.

— Удивительно, конечно, что именно на фоне войны нарушения прав детей-сирот и детей без попечения родителей стали вдруг сильно на слуху. С этим и раньше всё не очень хорошо было, а война и мобилизация повлияли как-то?

— Не могу сказать, что всё происходящее резко ухудшило ситуацию, и в наших детских домах за последний год стало в два раза больше сирот. В 2021 году в профильных учреждениях было чуть больше 35 тысяч, в конце 2022 года — 38,8 тысяч, это небольшой рост. Например, после Второй мировой войны количество детей-сирот было огромным, сотни тысяч i. И погибших были миллионы, и страна была в полной разрухе, и многие люди просто не могли забрать детей из приютов — им самим есть было нечего. Сейчас далеко не такая история. Пока.

Почему я говорю «пока»? Потому что есть посттравматический синдром, и мы все как общество его скорее всего в той или иной мере прочувствуем. Ему будут подвержены не только те люди, которые вернутся с фронта, которые принимали участие в боевых действиях, и не только их семьи. Это начнет аукаться всем. Поскольку ПТСР — штука отложенная, то через какое-то время мы получим рост насилия везде, в том числе в семьях по отношению к детям. И это как раз может стать тем фактором, который приведет к увеличению количества детей в сиротской системе или к увеличению количества неблагополучных семей, где будет фиксироваться насилие.

А насилие, как мы понимаем, распространяется далеко. В семье, где есть насилие, когнитивные способности ребёнка снижены, учиться он начинает хуже, и дальше по цепочке мы получаем не очень успешных и адаптированных к жизни людей. А это наше будущее, в котором нам и нашим детям жить. Поэтому мне очень хочется, чтобы мы заранее предприняли действия, чтобы это всё предотвращать.

— Какие?

— Я имею в виду помощь семьям в кризисной ситуациях. Нельзя допускать, чтобы дети в эту калечущую систему попадали. И вопрос тут часто не в недостатке денег, а в их правильном использовании. Денег в стране всё ещё много, надо просто их использовать правильно. Если человек хочет есть, а мы ему предлагаем спортивную форму, мы ему не помогаем.

Это правда важно, потому что детей, которые оказываются в учреждении при живых родителях, становится больше. Каждый родитель имеет право поместить своего ребёнка временно, в связи с трудной жизненной ситуацией, в приют. Он может через полгода написать новое заявление и ещё через полгода снова переписать это заявление, и так много лет. Поэтому те 38 тысяч детей, которые подлежат семейному устройству, хотя бы на виду. А больше 20 тысяч детей, которые в учреждениях находятся по заявлению родителей, это просто «неучтёнка», но травмируются они в системе точно так же, как и дети-сироты.

Чтобы не пропустить новые тексты «Вёрстки», подписывайтесь на наш телеграм-канал

— Вы хотите добиться того, чтобы детских домов в России не было, и все дети были в семьях. Возможно ли это и как этого достичь?

— Это очень просто. Первое — нужно начать помогать кровным семьям, в которых не существует опасности для жизни и здоровья детей, чтобы сохранить этого ребёнка в семье. Довольно часто ребенок оказывается в учреждении, потому что дома нечего есть, или родителям нечем платить за коммунальные услуги. В таких ситуациях достаточно немножко помочь семье, и уже не придётся помещать ребёнка в детский дом.

Недавно фонд «Солнечный город» делал исследование о причинах временного размещения детей в детских домах. Оказалось, в Новосибирской области 50 – 60% детей временно размещаются в детские дома по причине безденежья: например, на 5 – 6 холодных месяцев, потому что у семьи нет денег на дрова. Но содержание ребенка в детском доме обходится государству в 60 – 100 тысяч рублей в месяц, а дрова на всю зиму для одной семьи — это около 60 – 80 тысяч.

Кроме того, нужна помощь семьям с детьми-инвалидами. Например, в семье двое детей, рождается третий с инвалидностью, папа уходит, значит маме надо работать, чтобы содержать детей. А за ребёнком с инвалидностью надо ухаживать, и куда его девать этой маме, если ей надо на работу? Так в детском доме появляется ещё один ребенок. Причем государство на него в учреждении тратит до 200 тысяч рублей в месяц. А маме, если она его дома растит, платят пособие в районе 12 тысяч в месяц. Несравнимые цифры!

Плюс, к сожалению, есть семьи, которые не могут самостоятельно воспитывать детей. По разным причинам — это и алкоголизм, и тюрьма, смерть или болезнь родителей, и многое другое. Это объективные обстоятельства, которые не позволяют ребёнку находится в кровной семье, и тогда ему нужно искать приёмную семью. Только делать это нужно сразу, чтобы он не жил годами в детском доме. У нас в стране 140 миллионов жителей, то есть можно найти среди них родителей для 40 тысяч детей в учреждениях. Даже для детей с особенностями по здоровью.

Поверьте, это просто кажется, будто детей с инвалидностью из детских домов берут какие-то безумные тётки. Даже я, уже будучи приёмной мамой, была подвержена этому стереотипу, а потом — бац! — и сама оказалась приёмной мамой девочки с ДЦП. Я себя сумасшедшей не считаю, и мам таких много, и они не вериги носят, а живут в больших городах, ходят в театр, живут обычную жизнь.

Наконец, необходимо развивать систему профессиональных семей для кризисного размещения детей. Я имею в виду людей, которые готовы на время взять ребёнка в семью, если в его кровной семье что-то случилось. Бывает, маме нужно на месяц лечь в больницу, а родственников у неё нет. Если у нас будет достаточно профессиональных приёмных семей, то мама сможет на время отдать ребёнка не в детский дом, а подготовленному приёмному родителю. И в такой семье ребёнок получит индивидуальную заботу, внимание, пока мама по каким-то причинам не может этого ребёнку дать.

Это всё не так сложно, как кажется. На Западе это обычное дело. Есть много стран, в которых нет детских домов, и это не только Германия, Франция или другие развитые страны, это и Молдова, которая не слишком богата. Там просто задались целью, начали менять систему и поменяли её.

— А в России для изменений чего не хватает?

— У нас просто страна огромная, и решать эту проблему нам нужно в каждом отдельном регионе, один указ сверху не сработает. Если в регионе есть политическая воля к изменениям, там что-то начинает меняться. В Костромской области, например, есть политическая воля губернатора, чтобы проблема сиротства решалась, и за шесть лет у них в десять раз сократилось количество детей-сирот. И бизнес с удовольствием в это вкладывается, особенно если есть высшее волеизъявление. А руки для этих изменений — это НКО, которые имеют опыт, знания, технологии, готовы внедрять это на государственном уровне, планировать, отрабатывать, супервизировать.

То есть в общем и целом вытащить всех детей из детских домов возможно, я не вижу в этом никакой неразрешимой задачи. И в последние годы даже есть подвижки в эту сторону, нельзя сказать, что мы без толку колотимся. Что не отменяет того, что детей в системе все ещё много, и они там страдают.

Проблема ещё в том, что чиновники, которые отвечают за решение этих вопросов, долго на одном месте не задерживаются, да и в поле редко работают. Поэтому у чиновников почти никогда нет необходимой экспертизы, которая бы создавала предпосылки к устойчивой политической воле и изменениям. Или появляется у него воля, а его в другой город отправляют. А когда у НКО есть поддержка со стороны государства — не на год-два, а на пять и более — всё начинает меняться.

— Вы объявили, что 17 апреля выйдете из Москвы и пойдёте в Ярославль пешком. Это как раз, чтобы на все эти проблемы обратить внимание общества?

— Во-первых, таким образом действительно хочется привлечь внимание широкого круга людей к проблемам сиротства, к тому, как в нашей стране это всё устроено. Так что по дороге я буду вести прямые эфиры и делать паблик-токи на тему защиты детства с разными интересными людьми. Кроме того, я же поклонница Льва Николаевича Толстого, который три раза ходил из Москвы в Ясную поляну, и чем я хуже.

Во-вторых, хочется собрать пожертвования. Фонд «Дети наши» работает в Ярославской области, и я хочу, чтобы в этом регионе детей-сирот в детских домах стало меньше, а в идеале — чтобы их совсем там не осталось. Планирую пройти 270 километров за неделю и собрать три миллиона рублей. Мне говорят, что в апреле идти будет холодно. Но в мае людям уже не до того будет — все на дачах будут смотреть «Дачный вопрос» и копать картошку, а не как я иду до Ярославля.

— Не обидно, что вы и другие профессионалы НКО постоянно говорите, что сиротство, семейное неблагополучие проще предотвратить, чем потом справляться с последствиями. А потом раз — и война, например — и опять надо бороться с последствиями?

— Всё это, конечно, способствует выгоранию. Тут как у врачей: они ж тоже могут сказать «да ну всех нафиг, мы их лечим, а они всё равно болеют». Мы, как и врачи, всегда огребали и будем огребовать от того, что проблема быстро не решается. С другой стороны, лично я, чтобы не впасть в уныние, спасаюсь осознанием того, что улучшения в системе есть. Было 120 тысяч детей в банке данных, сейчас — чуть меньше сорока тысяч.

Детей, которых удалось вытащить из системы, вернуть в кровные семьи, помогая им, или устроить в приёмные семьи — чрезвычайно много. И когда видишь, что один ребёнок поступил в институт, хотя мог бы за гаражами торчать, другой добился успеха в танцах, а третий учится на актера, хотя ему сидеть бы и сидеть в захолустье, это не даёт отчаяться. У меня у самой таких историй куча.

Обложка: Дмитрий Осинников

Рита Логинова